========== Часть 18 ==========
«Две немоты, разъятые стеной,
Что общий голос обрести могли;
Глаза во тьме от милых глаз вдали,
Как звезды посреди глуши лесной;
Рука, разъединённая с рукой,
Сердца в огне, пылающие врозь;
Тела, которым слиться не пришлось,
Как берегам над бездною морской, —
Всё это мы…»*
По раннему времени паб был почти пуст, лишь несколько вполне приличного вида джентльменов, попивая лёгкое вино, вели негромкую беседу за столиком, некогда занимаемым исключительно Братством.
Тимоти с печалью и ревностью покосился в их сторону, пригубил светлого эля, который на радостях встречи щедро был разлит мистером Тейлором — племянник уже совсем взрослый, можно, — и незаметно вздохнув, повернулся к дяде.
— Что мы всё обо мне, да обо мне, — улыбнулся он. — Лучше расскажите, какие новости у вас — в письмах вы немногословны были.
— Уж не серчай, но не мастер я писать письма. Да и что рассказывать? — пожал могучими плечами мистер Тейлор. — Всё как обычно: те же посетители, тот же неугомонный Саймонс со своими драками да песнями. Разве что… помнишь Джимми?
Тимоти едва не поперхнулся элем. Отставив в сторону кружку, он прочистил горло и, осторожно взглянув на дядю, кивнул.
— Конечно, помню…
— Помер минувшей зимой: упился до беспамятства и замёрз в подворотне, аккурат возле дома, где квартировал, так-то… Хоть и дрянь был человечишка, а всё жалко — встретил свой конец, как собака какая, под забором.
— На всё воля Господа. Пусть упокоит его грешную душу, — опустив глаза, тихо произнёс юноша, не ощутив и толики сострадания к почившему мерзавцу. Ведь если бы не Джимми…
Тимоти подавил тяжёлый вздох. Кто знает, что было бы, не окажись они с Габриэлем жертвами доноса? Что бы случилось с их любовью — скрываемой от чужих глаз, грешной и запретной, любовью, малейшее проявление которой приравнивалось к преступлению и клеймилось позором? Смогли бы они пронести свою тайну через всю жизнь, стойко оберегая огонь этой любви, скрывая его от любого чужого взгляда, бесконечно притворяясь на людях добрыми друзьями, или расстались бы, утомлённые вечным напряжением и страхом, предпочтя угодное всем, но лишённое радости для них самих существование?
Он часто задавал себе эти вопросы одинокими долгими вечерами, когда сбегал от суеты в тишину университетской библиотеки и, покусывая перо, замирал в глубокой задумчивости над раскрытым фолиантом. К сожалению, ответы, которые рождались в белокурой голове, чаще всего были отнюдь не утешительными. Ещё большую печаль этим размышлениям придавала мысль, что, так или иначе, но жизнь под маской или горькое одиночество — единственный удел таких, как он. И тогда он начинал проклинать свою сущность, которую априори не могли изменить активные попытки приятелей-сокурсников познакомить его — тихого, далеко недурного собой, а потому на их взгляд весьма перспективного для амурных дел — с очередной юной французской прелестницей. Увы, все подобные знакомства заканчивались одинаково: прелестницы безутешно вздыхали, пленённые природным очарованием «белокурого ангела», и изводили его любовными посланиями; приятели недоумевали и беззлобно подшучивали: чем же ему не угодила очередная мадмуазель, а он в свою очередь оставался со всеми сдержанно учтивым, не более.
Тимоти вновь украдкой взглянул на компанию джентльменов, сидящих на месте им не принадлежащем, и нарочито безразличным тоном задал вопрос, который занимал его гораздо больше, нежели все новости вместе взятые:
— А что Братство? Кто-нибудь приходит?
— Приходят твои «братья», — усмехнулся мистер Тейлор. — Правда, всё реже вместе: этот, который моложе остальных… как же его имя?
— Миллес?
— Ага, он самый — женился и теперь редко составляет компанию своим друзьям. Да и мистер Хант долго отсутствовал — совершал паломничество по Святым землям. Вот уж не ожидал, что он окажется таким благочестивым человеком, но недавно вернулся и, разумеется — сразу сюда, — рассмеялся мужчина. — Ну а мистер Россетти уже год, как уехал из Лондона. Так что в последнее время заглядывал один журналист.
Тимоти медленно поднял взгляд на дядю.
— Габриэль уехал?.. Куда?
— Да вроде на курорт какой-то, здоровье поправить. Ох и дебоширил он, надо сказать. Примерно через месяц после твоего отъезда, он как с цепи сорвался: пил так, словно дна в нём не было, а потом ещё и… — мистер Тейлор крякнул, махнул рукой и, немного помолчав, добавил: — Словно помереть стремился, честное слово. Еле откачали, говорят. Хорошо, что ваши дороги разошлись, — подвёл он итог, — ведь, неровен час, он бы и тебя втянул в свои непристойные богемные игры и одному Богу известно, чем бы всё закончилось.
Губы Тимоти превратились в тонкую полоску. Глянув исподлобья на дядю, он покачал головой.
— Думаю, вы заблуждаетесь. Габриэль хороший человек, но, как у многих талантливых и известных личностей, у него всегда было полно недоброжелателей, распускающих грязные сплетни. А что касается его срыва… Возможно, в тот момент он сильно страдал, терзаемый… не знаю, несправедливой и жестокой критикой или… несчастной любовью. Да мало ли что могло случиться? Люди творческие обладают невероятно тонкой душевной организацией, и самого малого потрясения может оказаться достаточно, чтобы её растревожить, а то и вовсе — разрушить.
— Как всегда защищаешь его, — махнул рукой дядя.
— Защищаю, — согласился Тимоти. — Потому что, если бы не встреча с ним и не его участие в моей судьбе, я бы никогда не был представлен мистеру Рёскину и не получил бы тех блестящих возможностей, которыми вы теперь так гордитесь. Простите, если я слишком груб, но ведь это правда?
— Правда, — не стал спорить мистер Тейлор и поднялся. — Что ж, дорогой племянник, засиделся я с тобой, а дел невпроворот. Ты же отдыхай с дороги.
— Я нисколько не устал, — качнул золотистыми кудрями Тимоти, — поэтому с радостью помогу вам. Вы же позволите?
Заняв привычное место за стойкой, Тимоти принял от дяди посуду, оставшуюся после компании приличного вида джентльменов, и, сложив её в таз, задумчиво взглянул на столик Братства. Казалось, совсем недавно он был свидетелем шумных посиделок отчаянных романтиков. Он прикрыл глаза и чуть усмехнулся, без труда представив тройку молодых художников-революционеров и журналиста, по обыкновению что-то бурно обсуждающих, спорящих, хохочущих…
Громче и заразительнее всех всегда смеялся Габриэль, и не подхватить его заливистый, искренний смех было делом практически невозможным. Тимоти помнил, как ещё до личного знакомства исподтишка наблюдал за предводителем Братства и едва сдерживался, чтобы не расхохотаться вслед за ним. Но он позволял себе лишь тихонько прыскать, прикрываясь рукавом и украдкой бросая восхищённые взгляды на объект своего обожания.
Услышит ли он ещё когда-нибудь этот смех? Увидит ли горящие лукавым огоньком глаза?
Да простит его Бог, он, не задумываясь, переступил бы через обещание, данное Рёскину, бессовестно презрев тем самым беспокойство и участие, проявленные критиком, лишь бы вновь увидеть возлюбленного, услышать его голос, коснуться. Тимоти тяжело вздохнул. Долгая разлука так и не смогла излечить его сердце от любви…
Погрузившись в свои мысли, он не заметил появления нового гостя и едва не выронил вымытый бокал, когда в тишине паба радостно прогремело:
— Тимоти! Глазам не верю! Ты ли это?!
— Святая Дева Мария… — Тимоти поставил бокал на стойку от греха подальше и, запустив мокрую пятерню в светлые вихры, с растерянной улыбкой выдохнул: — Маньяк…
— Ну, ясно — не призрак! — воскликнул гость и широко распахнул объятия. — Господь милосердный! Иди же сюда, дай тебя обнять!
— Боже, ты напугал меня! — беззлобно упрекнул Ханта Тимоти, обогнул стойку и, оказавшись в тисках крепких рук, счастливо рассмеялся. — Как же я рад тебя видеть!
Хант отстранился и, сжав его плечи, сверкнул восторженным взглядом.