Он стремглав бежал по темным улицам. Из-за гложущих сомнений и нерешительности, он теперь опаздывал. «Из-за трусости!» — возразил сам себе Тимоти, задыхаясь от бега, от душащих слез, от отчаяния. Только бы Габриэль дождался, не ушёл, решив, что он покорно принял разлуку, смирился, испугавшись за свою блеклую, никому ненужную жизнь. Предал их любовь.
Почти взвыв в голос от этой мысли, Тимоти припустил ещё быстрее. Холодный воздух раздирал пересохшее горло; охваченные огнём лёгкие, казалось, не выдержат и вот-вот взорвутся, он упадёт посреди пустой улицы и умрёт, так и не попрощавшись…
«Пожалуйста, дождись меня!..» — отчаянно молился юноша, стуча каблуками по мостовой.
Тимоти был почти у цели — уже виднелись впереди освещённые окна таверны, — когда притормозил, чтобы отдышаться. Не стоило врываться в «Белый Лебедь» запыхавшимся и взъерошенным — это могло привлечь ненужное внимание. Немного переведя дух, он спокойным шагом направился к распахнутым дверям, хмурясь и недоумевая, почему рядом с ними столпилось немало народу.
— Тимоти!
Он подскочил от неожиданного окрика и не успел опомниться, как кто-то схватил его за руку и утянул в тёмную подворотню.
— Слава Всевышнему, ты опоздал! — услышал он знакомый голос…
Он прекрасно помнил испуганные глаза Розалии и её дрожащие руки, обнявшие его. Помнил её слёзы облегчения и невесомый, наполненный печалью поцелуй, подаренный подругой на прощание.
Розалия, верный, чуткий человечек, не раз спасавший его из беды. Он с нежностью вспоминал о ней. А теперь она — жена его возлюбленного…
Тимоти печально покачал головой — как ни мучительная была эта мысль, всё же стоило признать, — Габриэлю досталась лучшая подруга жизни из всех возможных. Россетти сделал правильный выбор…
Тяжело вздохнув, он подобрал отброшенную книгу, бережно погладив корешок, положил на стол и обвёл тоскливым взглядом комнату. Никаких сомнений, теперь он не задержится здесь надолго. Погостит у дяди несколько дней и уедет в Шрусбери, чтобы повидаться с Сэмом. В том, что застанет старого друга, Тимоти очень сильно сомневался — наверняка, окончив школу, Сэм, как и планировал, покинул родные пенаты. И всё же, он решил попытать счастья, ведь оставаться в Лондоне, где всё напоминало о прошлом, и где его непременно начала бы преследовать боль настоящего — было подобно медленной мучительной смерти…
Но прежде чем покинуть столицу, он должен был исполнить обещание и заглянуть на выставку, чтобы увидеть новый шедевр Ханта.
***
Ступив под своды Академии, Тимоти прикрыл глаза и замер — слишком много воспоминаний было связано с этими стенами: здесь он познакомился с творениями своего кумира и будущего возлюбленного, здесь он был представлен широкой публике и жестоко осмеян великим писателем; здесь он впервые испытал муки ревности…
Тимоти тряхнул головой, сбрасывая оцепенение, огляделся и твёрдым шагом направился в Центральную залу, где была представлена новая картина Уильяма Ханта. Любопытства он не ощущал, это была скорее дань уважения и внимания старому знакомому. Положа руку на сердце, шедевр художника был ему совершенно безразличен, с гораздо большим удовольствием и трепетом он взглянул бы на картины своего кумира, но, увы — «Благовещение» и «Сон Данте» были давно проданы, а новых полотен, достойных занять почётное место в галерее, насколько он знал, Россетти не создал.
Он долго стоял перед «Козлом отпущения», обуреваемый внезапно нахлынувшим потоком чувств, с чистой совестью признавая — Маньяку удалось создать шедевр.
Изображённое на огромном полотне несчастное животное, принесённое в жертву в искупление людских грехов, изгнанное в пустыню умирать и едва стоящее на подогнувшихся от тяжести чужих пороков ногах, не смогло оставить равнодушным его израненное сердце, заставив сжаться в жалости, сострадании и немом отчаянии.
«А ведь мы с ним чем-то похожи, — внезапно подумалось Тимоти. — Я точно так же был вынужден покинуть родной дом, был изгнан в пустыню, где нет ничего, кроме отчаяния одиночества и бремени греха на моих плечах… Но у козла не могло быть никакой надежды, тогда как лишь надежда стала утешением и пристанищем моей душе. Теперь это пристанище разрушено…»
Разрушено! Стёрто в пыль одним словом — женитьба.
Закусив в отчаянии губы, Тимоти попятился. Прочь из этого места! Прочь из города, снова заманившего его в ловушку страстей и снова обманувшего! Да простит его дядя, но он не станет несколько дней томиться в душной клетке своей комнатушки, а завтра же уедет из Лондона, потому что иначе — распрощается с рассудком, терзаемый мыслью, что Габриэль здесь, рядом, но не его и никогда больше не будет принадлежать ему…
Тимоти развернулся на каблуках, намереваясь стремглав покинуть Академию, и тут же с размаху ткнулся носом в мужскую грудь, прикрытую цветастой щегольской жилеткой. Охнув, он пробормотал извинения, поднял глаза — и его сердце камнем ухнуло вниз. Подавившись воздухом, он отпрянул в сторону, оступился и едва не упал, но был подхвачен под локоть.
— Боже милосердный! Осторожно, молодой человек! Право, чего вы так испугались? Неужели мы с мистером Россетти настолько ужасны? — рассмеялся благообразный мужчина в летах, помогая ему восстановить равновесие.
— Простите, сэр, — пролепетал Тимоти, во все глаза таращась на виновника своего смятения. — Я… я не ожидал…
— Не ожидали увидеть художника в художественной Академии? — весело фыркнул мужчина, по-отечески похлопав его по плечу.
— Полагаю, этот молодой человек не ожидал увидеть определённого художника, — тихо произнёс Габриэль, с не меньшим изумлением глядя на Тимоти. — Господь милосердный, не может быть… ты… — Он порывисто шагнул к юноше, но тут же одёрнул себя и смущённо откашлялся. — Позвольте представить, профессор, моего бывшего натурщика, Тимоти Тейлора. Мы не виделись полтора года. Это, в самом деле, очень неожиданная встреча…
— О! Весьма рад знакомству! Да-да, припоминаю вас, молодой человек. Следует сказать, что вы практически не изменились, что не может не радовать — ваш светлый образ пришёлся по вкусу многим ценителям искусства, уверяю вас. Ну что же, не стану мешать старым друзьям, — заявил профессор и, напомнив Данте о завтрашней встрече с предполагаемыми студентами, откланялся.
— На мгновение мне показалось, что ты убежишь… — чуть улыбнулся Данте, когда они остались наедине.
— Мне тоже так показалось, — прошептал Тимоти.
— Рад, что ты передумал. Было бы невежливо, не дав никаких объяснений, оставить профессора и броситься за тобою следом…
Улыбка сошла с лица Габриэля, он подошёл вплотную и замер, не смея коснуться, удостовериться, что стоящий перед ним юноша — не плод воображения.
— Ты… изменился. — Он оглядел Тимоти и страдальчески закусил губу. — Прошу, позволь убедиться, что ты не морок, и я не сошёл с ума от тоски, не лежу в бреду…
Тимоти опустил глаза.
— Я не грежусь тебе, — тихо произнёс он, нерешительно протянул руку и чуть коснулся дрожащих пальцев художника.
Данте счастливо выдохнул, ухватил его тонкое запястье и потянул к себе, чтобы прижать к исстрадавшемуся сердцу, но Тимоти отшатнулся.
— Нет…
Лицо итальянца исказилось мукой, но, услыхав за спиной звонкие голоса будущих студентов, стайкой впорхнувших в галерею, он сумел выдавить понимающую улыбку.
— Да, ты прав. Здесь слишком шумно. Прогуляемся?.. — спросил он и, грустно усмехнувшись, добавил: — Полагаю, это безопасно — вряд ли наши скромные персоны всё ещё интересны служителям закона, ведь столько времени прошло. К тому же, что преступного в прогулке?..
— Прогуляемся, — согласился юноша, но всё внутри него кричало о том, что это — дурная затея…
***
Весна правила бал в старом парке. Свежая и сияющая, она щедро расплескала свои краски: яркие и нежные, дерзкие и робкие. Всё вокруг дышало новой жизнью — чистой, искрящейся, которую ещё не успела припорошить лёгкая печаль городской пыли. Даже вековые деревья напоминали стайки юных девушек, облачившихся в нежно-зелёные кружевные платья. С ними соперничали тюльпаны и гиацинты. Рассаженные с любовью и заботой в горшки, ящики, клумбы — они радовали взгляд прохожих всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками красного, жёлтого, лилового, бледно-голубого. Клубились шапками белоснежных облаков пышно цветущие кусты спиреи, их тонкие ветви склонялись к изумрудной траве, словно в изящном менуэте. А среди всего этого великолепия по извилистым дорожкам, посыпанным песком, с видом гордых хозяев прохаживались розовые пеликаны.