— Смотри, пеликаны… — безо всякого восторга, но с невероятной горечью прошептал Тимоти.
Тонкие пальцы осторожно коснулись его запястья. Он невольно задержал дыхание и опустил ресницы, с трепетом ощущая это нежное, почти невесомое касание. Слезы навернулись на глаза, размывая игривые весенние краски. Тимоти часто заморгал, чтобы укротить их и, неожиданно для себя, тихо произнёс:
— Они идут, касаются едва,
Под сердцем слыша дрожь одной струны,
Их помыслы лишь сердцу отданы
Любви — она всегда для них права…
— Так, пенясь, дышит неба синева на синеве не вспененной волны, — закончил итальянец, решительно переплёл их пальцы и улыбнулся. — Значит, ты не забыл?..
— Я помню все твои стихи, — ответил Тимоти и, тревожно обернувшись на шуршание песка под ногами пожилой четы, неспешно прогуливающейся неподалёку, мягко попытался высвободить руку.
Россетти, заметив краем глаза посторонних, с сожалением отпустил его.
— Прости, я забылся… — виновато улыбнулся он, — но меня можно понять, не находишь?
Тимоти с тоской посмотрел в сияющие немым восторгом глаза и направился к ажурному мостику, перекинутому через пруд. Пригревшиеся на майском солнышке утки тут же оживились, деловито закрякали и, подплыв поближе, выжидающе уставились на предполагаемого кормильца.
— Мы ничего не принесли для вас, простите… — тихо извинился перед ними Тимоти и, облокотившись о перила, задумчиво посмотрел на старую раскидистую иву. Лёгкий ветерок ласково играл серебристо-зелёными водопадами гибких ветвей, струящихся до самой земли.
— Помнишь, как мы мечтали посидеть под шатром, сотканным из солнца? — прошептал Габриэль, склонившись к самому уху юноши, и нежно убрал непослушную золотистую прядь, упавшую на чистый лоб.
Тимоти плотно смежил веки — горячее дыхание итальянца, его близость и касание рук пронзили острой болью изнывающее сердце. Невыносимая, раздирающая, боль попыталась найти выход, поднялась к горлу, стремясь вырваться надрывным криком. Он мучительно сглотнул, загоняя её обратно, отстранился и умоляюще выдавил:
— Пожалуйста, Габриэль, не надо…
— Тебе неприятны мои прикосновения? — Данте горько усмехнулся. — Значит ли это, что в твоём сердце для меня больше нет места?
Лицо юноши на мгновение исказилось страданием, но, ничего не ответив, он опустил глаза и направился к раскидистому дереву.
Тимоти раздвинул струящийся занавес старой ивы, ступил под благодатную сень и замер, обводя взглядом небольшую лужайку, скрытую от посторонних гибкими ветвями. Место их тайных свиданий, любви и беспечности — оно было полно счастливых воспоминаний. Яркие и живые, они безжалостно набросились на него, заключили в объятия, закружили в сверкающем хороводе, разрывая душу, тысячекратно усиливая боль в гулко бьющемся сердце. Как же хотелось закричать, распугать криком этих непрошеных гостей, но Тимоти снова мужественно поборол это желание…
Тяжело вздохнув, юноша спустился к берегу и осмотрелся. В этом самом месте он когда-то упал в воду, очарованный вечерними огнями Уайт-Холла и подступивший слишком близко к невысокому обрыву. Сейчас, разумеется, никаких огней не было, а сказочные башенки замка сияли белизной на фоне яркого чистого неба.
Грустная улыбка тронула губы Тимоти и тут же померкла. Башенки смазались, расплылись неясными пятнами перед глазами. Он почувствовал, как что-то жгучее заструилось по щёкам, рассеянно провёл ладонью по лицу и, взглянув на неё, горько усмехнулся — боль все-таки нашла выход, пролившись беззвучными слезами.
Он скорее почувствовал, нежели услышал подошедшего к нему Россетти, и, судорожно вздохнув, произнёс:
— Я виделся с Маньяком. Он рассказал мне обо всём: о твоих терзаниях после нашего расставания, о казни и о том, что весь этот ужас настолько подкосил тебя, что едва не стоил жизни. Мне очень горько сознавать, что не разделил с тобой это тяжкое бремя, ведь я был не менее причастен к трагедии…
Голос Тимоти дрогнул. С трудом сглотнув горький ком, перекрывший горло, он прошептал:
— Прошу, прости меня за все страдания, которые я поневоле причинил тебе…
— Тебе не за что извиняться. И я не думаю, что разлука далась тебе намного легче. Просто ты оказался гораздо сильнее меня, — мягко произнёс итальянец. — Что до гибели Райли, то твоей вины ни в чём нет, да и мою вину можно назвать условной, потому что за таверной шпионили задолго до того рокового дня. Во всяком случае, все пытаются убедить меня в этом, — невесело усмехнулся он и коснулся плеча юноши. — Я хочу забыть то жуткое время, Тимоти, и теперь, когда ты рядом, мне будет гораздо проще это сделать…
Габриэль осторожно сжал его плечи, борясь с искушением заключить в объятия.
— Однако ты так и не ответил на мой вопрос: осталось ли в твоём сердце место для меня?
Тимоти отчаянно закусил губы, чтобы сдержать рвущийся наружу жалобный всхлип.
— Прошу тебя, ответь, не заставляй меня терзаться в неведении…
— Ты никогда не покинешь моё сердце, но это уже не имеет значения, — прошептал юноша и развернулся к художнику. — Прости, Габриэль. Прости, но я вынужден снова причинить тебе боль…
— Я не понимаю тебя, — пробормотал Данте, вглядываясь в блестящие от слёз глаза.
— Полтора года назад нам так и не удалось попрощаться. Предлагаю сделать это сейчас…
— Что ты такое говоришь? — Россетти растерянно улыбнулся. — О, нет… неужели ты хочешь нарушить клятву, некогда данную тобой — никогда не покидать меня?
— Я был наивен и глуп, когда давал её. Я многого не понимал и искренне верил в то, что говорил, — Тимоти опустил глаза. — К тому же, я всё равно уже нарушил свою клятву…
— Но ты сделал это не по своей воле, а по воле обстоятельств, — возразил Габриэль.
— Пусть так, но нынешние обстоятельства тем более не позволят мне остаться верным своим словам.
— О чём ты? Разве ты видишь шпионов, преследующих нас? — приподнял смоляную бровь итальянец и, подавшись к Тимоти, на выдохе произнёс: — Полтора года прошло. Повторюсь: не думаю, что кому-то всё ещё интересны наши отношения и… это ли не шанс снова быть вместе? — он дрожащими пальцами коснулся скулы юноши. — Любовь моя…
— Не называй меня так! — воскликнул Тимоти, отшатнувшись.
— Но почему?!
— Потому что это слишком больно… — прошептал юноша. — Слишком больно… — повторил он и, опустив голову, отступил вглубь прохладной тени.
Прислонившись к шершавому стволу старого дерева, он закрыл ладонями лицо.
— Не думал, что подобное обращение причинит тебе боль, — с горечью произнёс Габриэль.
— Господи… — простонал Тимоти, — ты притворяешься или на самом деле ничего не понимаешь? — он отнял ладони и взглянул в раскосые глаза напротив. — Мы не можем быть вместе, не можем позволить себе любить друг друга и дело вовсе не в шпионах.
— В чём же тогда? — поинтересовался Россетти и усмехнулся. — О, кажется, я догадываюсь. Благодарность к нашему общему спасителю не позволяет тебе вновь обрести счастье? Так вот знай, я легко перешагну через обещание, данное Рёскину. Пусть это подло, но я слишком долго ждал и мучился, чтобы сейчас так запросто отказаться от шанса, дарованного судьбой! Однако, как я вижу, у тебя иное мнение на этот счёт!
— Дело не в Рёскине. Я, как и ты был бы готов использовать любой шанс! — Тимоти гневно сверкнул глазами. — Лишь об этом я грезил все полтора года! О нашей встрече, о том, что… — он запнулся и, немного помедлив, тяжело выдохнул: — Господи… о каком счастье может идти речь? Наши жизни изменились, Габриэль!