— Да, но они всё ещё принадлежат нам! — воскликнул Данте, стремительно подошёл к нему и, сжав его плечи, страстно зашептал: — Я готов отбросить своё нынешнее унылое существование и вернуть жизни краски, Тимоти. Одно твоё слово — и я последую за тобой. Я понимаю, как важно для тебя образование и ни в коем случае не стану препятствовать. Поэтому всего одно слово — я оставлю всё, не раздумывая ни мгновения, и последую за тобой во Францию…
Тимоти всмотрелся в горящие карие глаза и тихо произнёс:
— Моё образование здесь ни при чём… Ты больше не свободен. Ты забыл об этом?
Зашипев, Россетти ухватил его за лацканы сюртука, вжал в дерево и нервно рассмеялся.
— Ну, конечно! Мир не без добрых людей, и ты уже в курсе. Прекрасно! Тогда ты как никто другой должен понимать, что наш с Розалией брак — фикция! — горячо воскликнул он. — Это была вынужденная мера, единственный способ не втянуть имя Рёскина в назревающий скандал! Я не мог поступить иначе! А Розалия… — он отвёл взгляд и замолчал.
— А она согласилась… — Тимоти горько улыбнулся и запрокинул голову, стараясь сдержать вновь навернувшиеся слёзы. — Ты прав, это был единственный способ. Ты поступил правильно, Данте, и я искренне желаю вам обоим счастья. Я же постараюсь найти своё… — он судорожно сглотнул и прикрыл глаза.
Нескольким слезинкам удалось просочиться из-под ресниц. Оставив следы на бледных щёках, они скатились по дрожащему подбородку и сорвались вниз, темными пятнышками расплывшись на белой рубахе.
Застонав, Габриэль тяжело выдохнул в невольно подставленный плавный изгиб шеи.
— Подобные слова из твоих уст звучат жестоко.
— Это жизнь жестока, а не мои слова, — прошелестел Тимоти и, едва сдерживая душащие рыдания, невесомо коснулся черных кудрей. — Я верю, рядом с любящей женой ты сможешь обрести счастье…
— Розалия ненавидит меня.
— Думаю, ты жестоко заблуждаешься, — тихо произнёс Тимоти. — Она любит тебя всем сердцем. Только слепец или дурак не смог бы понять истинной причины её отчаянной смелости стать твоей женой, а ты не дурак. Пора прозреть, Габриэль. Нам обоим… — он вытер слёзы и отстранил от себя итальянца. — И попрощаться. Навсегда…
— Нет.
Россетти ухватил его за тонкие запястья и настойчиво притянул к себе.
Тимоти дёрнулся в попытке вырваться, открыл рот, чтобы взмолиться отпустить его, но успел лишь вдохнуть. Жёсткий отчаянный поцелуй адским пламенем опалил губы, запечатывая все слова.
Он безуспешно старался освободиться, оторваться от требовательных губ, но силы стремительно покидали его — поцелуй пьянил, разливался долгожданной сладостью, лишая желания бороться. И юноша сдался, ответил со всей нежностью и страстью, которые полтора года берег лишь для этого прекрасного демона. Сцепленные в немой борьбе руки разжались, мягко заскользили по телам, по лицам, трепетно касаясь любимых черт — вспоминая, впитывая…
Запоминая…
О, если бы можно было остановить время! Если бы можно было остаться навсегда в этой искрящейся весне, под пологом раскидистой ивы, любоваться танцем солнечных лучей, причудливыми бликами скользящих по молодой траве, и бесконечно наслаждаться близостью любимого. Если бы можно было вечно пить сладкое дыхание человека, ставшего смыслом и светом, счастьем и проклятием…
Если бы…
С мучительным стоном Тимоти разорвал поцелуй и, тяжело дыша, медленно поднял глаза на художника.
— Нет… не смей! — взмолился Габриэль, прочитав отчаянную решимость в наполненном болью взгляде. — Не смей…
Юноша мягко высвободился из его объятий и отступил.
— Прошу тебя… — прошептал итальянец, обречённо опуская руки.
— Прощай, Габриэль, — выдохнул Тимоти, в последний раз взглянув в тёмные раскосые глаза. — Прощай…
Безвольно привалившись к стволу старой ивы, Данте долго смотрел на гибкие ветви, печальным занавесом сомкнувшиеся за невысокой стройной фигурой.
— Прощай, любовь моя…
***
Розалия напевала под нос, разбирая букетик ландышей и незабудок — любимых цветов мужа. Девушка грустно улыбнулась, поднеся к глазам веточку хрупких небесно-голубых цветков — она прекрасно понимала причину этой любви.
— Убери их…
Розалия испуганно обернулась.
— Святая Дева Мария, Габриэль, ты напугал меня! Я не слышала, как ты вернулся…
— Убери их, — повторил Данте и медленно подошёл к ней.
— Хорошо, — она отложила цветы и с тревогой всмотрелась в покрасневшие потухшие глаза. — Что случилось?..
— Ты любишь меня? — сорвавшимся шёпотом спросил он.
Розалия замерла. Он никогда не спрашивал её об этом, а она никогда не пыталась сказать, прекрасно зная, что не услышит ответного признания. Она покорно приняла свою судьбу, безмолвно радуясь простому счастью — возможности быть рядом и окружить заботой. Зачем же он сейчас спрашивает об этом? Что он хочет услышать?
«Правду».
— Да… — разомкнув губы, прошептала она, — я люблю тебя, Габриэль.
Не произнеся ни слова, Данте заключил её в объятия…
ЭПИЛОГ
Данте Габриэль Россетти запретил близким любое упоминание о Тимоти Тейлоре и сам никогда более не произносил его имя вслух.
Долгое время он успешно преподавал рисунок и живопись, и юные студенты, очарованные своим талантливым и задумчиво-печальным учителем, боготворили его. Однако, несмотря на занятость в Академии, Данте остался верен собственному творчеству, даря миру превосходные, пронзённые грустью сонеты и великолепные картины, главными героинями которых стали собственная жена и Джейн Верден. Но все, кто был посвящён в тайну личной драмы художника, без труда угадывали в образах ангелов, помимо Розалии и Джейн смотрящих едва ли не с каждого полотна итальянца, черты его первой и единственной любви…
Окончив университет, Тимоти Тейлор некоторое время жил и работал в Париже. Единственными, с кем он поддерживал связь, были Джон Рёскин и, разумеется, родной дядя. Однажды мистер Тейлор получил от племянника письмо, в котором тот неожиданно сообщал о решении покинуть Старый Свет и отправиться за океан, в провинцию Квебек, переводчиком при одной из французских колоний, а также просил прощения и благословения.
Тимоти Тейлор больше не вернулся в Англию…
Однажды Данте Габриэль Россетти получил письмо. На потрёпанном конверте не значилось ни имя отправителя, ни обратного адреса, а внутри лежал один-единственный листок, на котором до боли знакомым почерком были выведены строки:
«Жив лишь надеждой — этот мир изменится,
Дорогу жизни выбирать мы не вольны,
Обман и фальшь дороже счастья ценятся,
Дороже, чем покой не вспененной волны.
Но буду верить — этот мир изменится,
Судьбу свою надеждой обнови,
Перерожденье — к избавленью лестница -
Спадут оковы с нежных рук Любви.
Я буду верить, друг мой — всё изменится,
Уже другими мы услышим песнь одной струны,
Но не сейчас. Через столетья встретимся
На синеве не вспененной волны…»
Ангел греха, спрячь в ладонях лицо.
Не стоит ангелу видеть слёз
Того, кто любит, любим и будет любить,
Вовеки зрить свет там, где тьма плащом прячет божественный лик.
Ангел греха, за что мне дни бесконечных мучений?
Нет, я не виню никого в бедах своих.
Грешен я, и сладок мой грех.
Как уста ангела, как первый украденный поцелуй,
Как первый страсти вздох, сорванный с уст.
Не жалею о ночах,
Не жалею ни об одном мгновении.
Нет. Горестно лишь за поруганную любовь.
Толпа никому не прощает счастья.
Жестока молва.