- Ты скотина, Глеб! Ты просто скотина! Я ожидала от тебя чего угодно, но только не этого! Я думала, у тебя есть хоть немножко мозгов! Ну хоть чуть-чуть! А ты всегда думал только одним местом. Мне уже позвонили все подружки. Они откровенно ржут, Глеб, надо мной ржут! Благодаря тебе я стала посмешищем! Все наши общие друзья, Глеб, теперь будут надо мной смеяться. Мне больше не с кем общаться. Я тебя ненавижу, Глеб! И я подаю на развод!
Раздались гудки, Ирма бросила трубку. Глеб сидел с каменным выражением лица, только губы тряслись и рука, державшая телефон, дрожала. Черт возьми, да что происходит?!
Никита не успел ничего предпринять, как-то успокоить Глеба – открылась дверь и на пороге появилась Марина. Раскрасневшаяся, взволнованная, с коробкой «Доширака» в одной руке и каким-то журналом в другой.
- Глеб Васильевич! Глеб Васильевич, там такое!!! Я хотела «Гламур» купить, пошла в киоск, а там вот…
Марина положила журнал на стол перед Глебом. На обложке крупным планом был Немов. Немов, страстно целующий Никиту. И заголовок большими, даже без очков легко читаемыми буквами: «Неожиданность от юбиляра! Народный артист Глеб Немов предпочитает мальчиков!». Дальше читать не имело смысла, Никита и так знал, что увидит, перелистнув страницу. И все-таки чисто машинально перелистнул. Еще раз посмотрел на хорошо известные ему фотографии. Но как? Когда он успел? Ведь Глеб не отказал ему в повторном транше, а потом Никита «решил» проблему. Или это не Горнов?
Догадка прошила Ника электрическим разрядом. Сука, убью! Просто убью, голыми руками. У него были копии. Ну конечно были, сделать копии файла – дело двух минут. Зачем они ему понадобились? Хотел его, Ника морду на память сохранить? Или случайность? Горнов мог оставить у парня флэшку, или ноутбук. Или у него вообще был доступ к файловому хранилищу любовника. Да что угодно, вариантов может быть масса. Какая разница? Теперь уже какая к черту разница?
Никита вылетел из кабинета Глеба, даже не заметив, что испуганная Марина последовала за ним. Промчался через приемную, оказался в коридоре. Где-то в телефоне у него был записан номер этого подонка. Он не знал, что ему скажет. Что-нибудь. Шли гудки. Не хочет брать трубку? Правильно делает. Но он все равно его найдет, из-под земли достанет.
- Я вас слушаю.
Голос в трубке был женский и какой-то тусклый. Никита растерялся:
- Мне нужен Константин.
В трубке послышались рыдания, сквозь которые Ник не сразу разобрал фразу: «Костя погиб. Он сегодня утром выбросился из окна».
Никита скурил три сигареты, прежде чем почувствовал в себе силы вернуться к Глебу. Нужно было что-то говорить, как-то попытаться его успокоить. Но что сейчас можно сказать? Случилось то, чего Глеб боялся больше всего. И вся профессиональная выучка Никиты пасовала перед осознанием настигшей их катастрофы. И все-таки он собрался с силами и вошел в кабинет. Глеб сидел в кресле все с тем же каменным выражением лица и смотрел на снимки. О том, что он все еще здесь и осознает, что с ним происходит, свидетельствовала одна-единственная слезинка, медленно и неотвратимо стекающая по щеке, застревающая в резко обозначившихся морщинках. Нет, это просто невозможно выдержать. Ну почему? Почему именно сейчас, когда все было так хорошо?
Никита подошел к столу. Обнял Глеба за плечи. Не оттолкнул, уже легче.
- Глеб! Глеб, ты меня слышишь? Глеб, мы оба живы. Мы здоровы. Значит, ничего фатального не произошло. Жизнь продолжается. Ты слышишь?
Никита ткнулся подбородком в мягкие, пахнущие мятным шампунем волосы.
- Глеб, нечего здесь сидеть. Поехали к Вяземским. Ты слышишь? Вставай, родной.
- Не могу.
Глеб оттолкнулся от стола и развернулся на стуле лицом к Никите. В его глазах плескался звериный ужас, смешанный с какой-то безумной, нечеловеческой тоской.
- Не могу, Никит. Я ног не чувствую.
Эпилог
Солнечный Израиль. Море, пальмы, чайки. Куда ни плюнь – достопримечательность, памятник истории. Галдящие туристы, важные матроны в окружении детишек в уютных сквериках, спешащие куда-то ортодоксы в чудных одеяниях. Он так мечтал снова приехать сюда, с Глебом, вдвоем. Приехал.
Глеб сидел в инвалидном кресле, безучастный ко всему на свете. Неудивительно, в общем-то, его уже три дня держали на транквилизаторах, чтобы не допустить еще и сердечного приступа в придачу. Или чего похуже. Хотя куда уже хуже.
Доктор Гутенберг задумчиво рассматривал снимки. Он только что закончил обследование Глеба, проверил все, что можно было проверить, но результатом так и не был удовлетворен.
- Что я могу тебе сказать, Никита, — доктор отложил снимки и снял очки, устало потирая переносицу. – Я твердо уверен, что мы не виноваты. Имплант на месте, он не сдвинулся ни на миллиметр. Я не вижу на снимках ничего, что могло бы привести к параличу. Нет, мы конечно можем провести диагностическую операцию, но это колоссальный риск. Во-первых, возраст уже не тот, чтобы давать наркоз по любому поводу. Во-вторых, повторное вмешательство увеличивает риск попадания инфекции на семьдесят процентов! И в-третьих, я не могу гарантировать, что мы что-то найдем и сможем исправить. Я все-таки склонен думать, что у Глеба Васильевича это психологическое. Это реакция на сильный стресс. А значит, хирурги вам ничем не помогут.
Никита сильнее сжал руку Глеба. В последнее время он испытывал непреодолимое желание постоянно поддерживать с ним физический контакт, как будто боялся, что Глеб может исчезнуть. Теперь-то им уже никого не надо стесняться. Все, отстеснялись уже.
- И что же делать, доктор? – он все-таки смог задать этот вопрос, сглотнув застывший в горле ком.
Доктор Гутенберг протянул ему историю болезни и развел руками:
- Любить. Любить и беречь.