- Пришла, дармоедка! - завизжала тётка, вскакивая с лавки, будто бы она дождалась падчерицу с улицы. - Где Егорка?
- Я не знаю, матушка, он в город ушёл, наказав мне домой идти - вам помогать... - Агриппина привалилась спиной к стене, стаскивая тулуп. С её-то ногами, ей было тяжело делать это стоя, но тётка только буравила её злым взглядом. Она не знала о ее проклятии, а если бы узнала, то выгнала бы на мороз, да всем соседям наговорила про нее гадостей, чтобы не взял никто. Хотя, кто ее, порченную девку возьмет? Дура безродная, еле еле ходит! - Передай, пожалуйста, палку мою... - костыль больно прилетел ей в плечо.
- Садись за прялку, дура! Приданное тебе никто не купит! - она лишь кивнула, осторожно усаживаясь на лавку к печи - здесь было теплее всего в доме, а ее что-то знобило. Ах, лишь бы ее видение оказалось верным, и этот барин правда поможет...
*****
10 марта, 1787 год, не доходя три улицы до постоялого двора "Ражий воин", уездный град Муром, во власти Владимирского наместничества. Час перед обедней.
- Дядьк, а дядьк! Дай монетку бедному голодранцу! А я тебе песенку спою! - Глеб устало покачал головой, держа руку на мошне - не срезали бы. Перед ним крутился один из тех парнишек, лет семи, светловолосый, в смешных лаптях и свежеподранных портах. Они шли сейчас назад к постоялому двору - единственному в городе: глебовы сапоги были так изгвазданы местной грязью, что он старался не смотреть вниз, только по сторонам. Видела бы его сейчас его maman (мама, фр.яз) - А ты правда барин, или Гриппка брешит все? - он остановился, как вкопанный в землю. Посмотрел на ребенка - тот только поправил огромный для его маленького тельца полушубок.
- Я офицер лейб-полка. Здесь проездом. - сухо ответил Глеб, нацепляя на лицо нелюбимое выражение дворянского сынка. - Что тебе надо, щенок?
Мальчик поскользнулся на дороге, сев прямиком в конский навоз, смотря на него округлившимися от страха глазами. Бедняга, думает что он его отправит по меньшей мере на батоги, а то и велит на кол посадить.
- Г-г-гриппка велела передать вам, добрый господин-с, только слово в слово... - мальчик набрал воздуха и от ужаса заговорил выше. - Только не гневайтесь, барин! То не я говорю! - он затрясся от раболепного страха
- Говори.
- Возле де собора Рождества, завелась нечистая сила, уж десятерых извела, а вы, кретин, - мальчик ойкнул на этом слове, опасливо косившись на Глеба. Он молчал. - так вот она сказала-с "а вы, кретин, клювом щелкаете да сбежать все хотите! А мы ждем помощи! Я жду!
- Еще что-нибудь? - ему было очень странно. Вроде бы его и обругала девчонка малолетняя, а вроде даже и приятно - даже здесь, в далеком месте, его помощь была нужна. Приятно чувствовать себя полезным.
- Она сказала, чтобы я проводил вас к нам домой, если вы согласитесь. - выдавил мальчишка. - и если вы не согласитесь, украсть у вас кошель и бежать к дому...
Глеб молча подивился храбрости этой калечной девицы - неужели она знала, что он не может игнорировать прямые запросы? А вдруг, этой утке знаком и кодекс Приближенных? Такое точно нельзя оставлять без внимания.
- Веди.
***
10 марта, 1787 год, двор небольшого бакалейщика-лавочника, уездный град Муром, во власти Владимирского наместничества. Почти обед.
Изба была чистой, но темноватой; здесь до сих пор топили по-черному, и вкусный дымок от щей задерживался здесь намного дольше, чем чем в новомодных домах из кирпича с трубой на крыше. Стены были отделаны рогожей, потолок видно прошлой зимой подкрашивали крашенным тесом, а на лавке около печи, в бабьем углу, сидела та девчушка. Дома она сменила порты на сарафан, тоже изрядно потрепанный временем. Глеб как дурак не знал что ей сказать, только и пялился на ее руки - не полыхнет ли заветный огонек, не запляшет ли веретено в ее пальцах само по себе?
На лице ее было угрюмое сосредоточение: руки цепко вытягивают из кудели волокна, слегка вертит их пальцами, делая ленту, молочно-белую, рыхлую, как первый снег. Привязывает ее веретену, крутя его, и снова отпуская, чтобы закружило нить.
- Миау! - На крышке рундука завозился толстый серо-бурый кот. Он хитро смотрел на вошедших, особенно косившись на Глеба, не снявшего свою опанчу и казачью шапку - в странствиях, он всегда предпочитал выдавать себя именно за казака, уж больно удобными были у них зипуны и бешметы - и попрыгать можно, и тело не мерзнет. В печурке лежало две пары недосушенных рукавиц.