Еще немного и от меня мокрого места не останется!
Присев, я крутанула шест, метя по ногам. Мужчина так же легко подпрыгнул, уходя от удара, и меч высек сноп искр. Со скрежетом скользнул по металлу и, зацепив рукав, разрезал ткань туники.
Лезвие бритвой прошло по руке, оставив порез и холодок страха.
Вот сейчас!
Я прыгнула назад, хлопнула ладонями о каменный пол. Магия отозвалась сразу же: зеленые молнии боевых татуировок побежали по коже. Из швов плит рванули тугие, как стальные канаты, стебли, пытаясь опутать ноги противника, выбить клинок.
И я с запоздалым ужасом поняла: ничего не выйдет. Сейчас он просто их разрубит, а после убьет меня, а следом и всех в этом доме, кто посмеет встать у него на пути.
Как вдруг… он сделал шаг навстречу путам, позволив им схватить запястье с мечом на долю секунды. Этого хватило. Клинок с лязгом выпал на плиты. Но его вторая рука все еще была свободна, а я стояла слишком близко.
Его взгляд встретился с моим. В глубине бездонных сине-зеленых глаз мелькнуло что-то… Осознание? Усилие воли, которым он пытался справиться с «Безумием берсерка»?
Удар, способный раскроить мне череп, сорвался в последний миг. Кулак лишь сбил меня с ног, отправив кувырком по замусоренному полу. Воздух вырвало из легких. Я приземлилась на спину, оглушенная, глотая муку и видя только его силуэт, нависший надо мной, готовый добить.
Убьет. Мысль была холодна и ясна.
Он мог. Легко.
Но он не двинулся. Стоял, тяжело дыша, сжав кулаки, дрожа от невыплеснутой ярости и того усилия, с которым он остановил себя. Взгляд его был прикован ко мне, полон ненависти, презрения… и чего-то необъяснимого.
Он стоял, не сопротивляясь, когда подбежавшие рабы, подстрекаемые виликом, набросились, чтобы скрутить его.
— Стойте! — мой хриплый крик заставил их замереть. Я поднялась, отряхиваясь, игнорируя боль в боку.
Под мукой на его обнаженной груди, напротив сердца, проступила татуировка: матово-черный паук на багряно-алой розе. Страшное клеймо Атлантиды: знак матереубийцы.
С ума сойти…
Я устало обернулась, шаря взглядом по полу комнаты и выискивая место, куда отлетел его меч. Та-ак… разлитая бутылка уксуса, порванный мех с мукой, винная лужа, рассыпанные орехи. Чудо-клинок словно испарился в воздухе.
Горгона! Что за чудеса?!
Рабы тихо перешептывались, смакуя детали — рассказов им теперь хватит на год. В проеме двери виднелись лица сестер и брата. Младшие смотрели с неподдельным восхищением, старшая Валерия с откровенным ужасом. Рядом с ней стояла мать — в ее глазах были слезы. Всхлипнув, она резко развернулась, прошелестела складками паллы и исчезла в темном коридоре.
Отец молчал. Глядел серьезно, внимательно, будто впервые увидев. Он же первым разорвал тишину. Подошел, глядя на атланта, потом на меня. В его глазах бушевала буря: ужас того дня, когда десятилетняя дочь едва не убила брата магией, и боль высылки, и стыд за вчерашний позор, и… горькая гордость сейчас.
За ту, что встала и сразилась. За женщин, детей, слуг — всех, кто не смог бы сам постоять за себя.
— Я… — голос сорвался. Слезы предательски подступили. Не сейчас. Не при всех.
Он сделал два шага. Неожиданно сильные руки обняли меня, прижали к груди. Пахло ладаном и домашним теплом. Он взъерошил мои растрепанные волосы, таким знакомым жестом из далекого детства.
— Ты — молодец, дочь, — прошептал он так, что слышала только я. Голос был грубым от сдерживаемых эмоций.
Я прижалась к нему, закрыв глаза, впитывая это редкое, выстраданное одобрение отца.
Надежда, острая и хрупкая, как первый лед, тронула сердце. Я справлюсь: и с заданием, и с атлантом. Со всем.
Алтант в боевом безумии Берсерка
Глава 4
Воздух в кладовой, служившей заодно домашней тюрьмой для провинившихся рабов, был густым и сладковатым от пыли, зерна и старого дерева.
— И все же, что ты будешь делать… с этим остроухим?
Голос отца звучал приглушенно, но в нем ясно читалась тревога, замешанная на отцовской заботе и прагматичности урожденного патриция.
Ох, если бы я сама знала…
Мой взгляд вернулся к узкому зарешеченному окошку, сквозь который пробивался единственный луч солнца, освещая силуэт пленника. Я не отводила взгляда от атланта. Он сидел, прислонившись спиной к груде мешков, и его поза кричала о показном безразличии больше, чем явное сопротивление.
Вот что с тобой делать, а?
Оставить здесь в поместье — смертельно опасно для всех. Отдать отцу — все равно что прикончить… По спине пробежал холодок. Нет. Не могу. Просто не могу.