Шана права. Через пару дней от нее и следа не останется. Я перевела взгляд на Шэра. Он сидел чуть боком, его правое запястье с зеркальной, такой же бледнеющей меткой, лежало на столе. Лунный свет из окна выхватывал белые волосы, резкие скулы, упрямый подбородок, тень ресниц на щеке.
Повелитель Воды. Настоящий. Как в тех легендах о детях Посейдона… Кто бы мог подумать, что бывший раб с клеймом окажется одним из них?
Жизнь – чертовски плохой драматург, Роксана Валерия. Либо слишком гениальный.
– Ну че?! – Годраш внезапно взревел, поднимая кубок, размером с небольшую бадью. Пиво в нем забулькало, угрожая выплеснуться. – За победу над мертвяком! И за железные колокулики! Которые мы ему в глотку запихали!
– Каменные, Годраш, каменные, – поморщилась я, отодвигаясь от брызг.
– А я бы сказал, янтарные, – вставил Марк, чокаясь своим, куда более скромным, кубком с Сильвией. Его глаза, усталые, но все такие же острые, скользнули по Шэру. – Особенно если вспомнить, из чего один “повелитель воды” сегодня смастерил щит для тролля.
– Ну давай, скажи: это было гениально, – хмыкнул Шэр, тоже чокаясь со всеми.
– Но меч из меда ты все же не сделал. Хотя, да… В его составе не больше двадцати процентов воды, - продолжал Марк с дотошностью исследователя. – Кстати, интересно, насколько вязкость влияет на режущие свойства твоего оружия? А плотность? Если взять, скажем, ртуть…
– Попробуй, – Шэр поднес кубок к губам, его взгляд был где-то далеко. – Потом расскажешь, как резалось. И чем закончилось. Если сможешь рассказать.
Марк фыркнул, но не стал дальше занудничать.
– За жизнь, – тихо, но четко сказала Сильвия, поднимая свой кубок. Ее глаза встретились с моими, потом с Шэром. – За то, что выжили сами и помогли выжить Шону, Энни и их нерожденным детям.
– За жизнь, – эхом прозвучало за столом.
Еда исчезала с тревожащей скоростью. Жирный гусь, сочная каша, хрустящие шпикачки… Я ела, почти не разбирая вкуса, запивая темным, горьковатым элем. Желудок наполнялся теплом и тяжестью, разгоняя последние остатки адреналина. Я распустила пояс на две дырочки – живот бунтовал, упираясь в металлическую бляху, – и откинулась на спинку скамьи. Веки налились свинцом. Голоса за столом – шутка Брока, ворчание Годраша о порции, тихий вопрос Сильвии к Шане – сливались в далекий, убаюкивающий гул.
Кажется, пора в кровать… Спать.
Тьма. Холодная, липкая. Я иду по пыльной дороге, пролегающей через бескрайние, спящие под луной поля. Ноги вязнут. Впереди – ничего. Только туман.
Вдруг из канавы черной тенью выскакивает кошка, а ее спине, распластав скользкие лапы, сидит огромная жаба. Они перебегают дорогу и растворяются в тумане. И тут – шелест. Тысячи, миллионы легких крылышек. Бабочки-однодневки. Они роятся безумным облаком, слепящим, душащим. Они облепляют лицо, лезут в волосы, в нос, в рот! Я задыхаюсь, отмахиваюсь, но их все больше! Они закрывают весь мир! Не видно дороги! Не видно неба! Только этот белый, шевелящийся, лезущий в глотку кошмар!
Я проснулась с резким всхлипом, сбрасывая с лица одеяло. Сердце колотилось как бешеное. Во рту пересохло, горло сжато спазмом. Бабочки… Жаба… Кошка… Бред. Горячечный бред усталости. Я с трудом откинулась на подушки, пытаясь отдышаться.
Комната была погружена в предрассветную синеву. На востоке, за окном, небо начинало светлеть, но до восхода солнца оставался еще добрый час.
Я доползла до кувшина с водой на столе, жадно глотнула. Холодная влага обожгла горло, но не смыла остатки кошмара. И тут… спину пронзил ледяной холодок. Воздух наполнился запахом дикого леса, горьковатой полыни и чего-то невыразимо чужого.
Моя рука непроизвольно сжала кувшин. Медленно, преодолевая скованность страха и усталости, я обернулась.
У изножья кровати, там, где секунду назад была лишь тень, стояла Иродиада. Королева фей.
30.3
Серебристо-зеленое платье Иродиады было словно соткано из лунного света и паутины. Холодное, неземное сияние исходило от ее кожи, багрянцем полыхали красные волосы, уложенные в невозможные косы. А в больших, раскосых глазах все то же ледяное высокомерие и презрение.