Простая, скромная труженица, жизнь которой сложилась так, что она не смогла получить даже начального образования, но сумела вырастить и воспитать меня настоящим, полезным стране человеком.
Теперь я и сама мать, могу представить, какое же надо было иметь терпение, сколько сердечной доброты, чтобы вот так, час за часом, день за днем бороться за меня! Бороться, верить и победить. С годами острее понимаешь величие подвига людей, которые, не щадя себя, дарили детям жизнь, боролись за их здоровье, возвращали им радость счастливого детства.
Нельзя в словах выразить им свою благодарность за мужество в святой битве за человека, за их безграничную щедрость, за то, что не было для них «чужих» детей».
Многие воспитанники эвакуированных из города на Неве детдомов и до сей поры приезжают в станицы отрадненского предгорья как к себе домой. Ну что ж, здесь их вторая родина, здесь живут их самые родные и близкие люди, заменившие им родителей. Они горды и счастливы этим родством. А ведь осенью 1942 года, с приходом на Кубань оккупантов, ленинградским детям вновь грозила смерть.
Дети войны… Не помню уж, где я слышал или прочитал такую фразу: «Самая большая бесчеловечность войн в том, что в них страдают дети». Но, познакомившись с воспоминаниями бывших воспитанников Надежненского детского дома № 26, я подумал, что слово «страдать» лишь в малой степени отражает то душевное и физическое состояние, которое некоторым из них пришлось пережить.
Так сложились обстоятельства, что в станицу Надежную попали ленинградские дети, которые к началу оккупации оказались беспризорными. Читаешь письма этих «ленинградцев из Надежной», назову их так, — и ком подкатывает к горлу.
«По пути на юг я сильно заболела, — рассказывает ленинградка Людмила Николаевна Бойцова (Люда Кузьмина). — Больных обычно с эшелона снимали на первой же остановке и отправляли в больницу, меня же почему–то довезли до конечной станции нашего маршрута — Армавира. Прямо с вокзала больных детей отправляли в изолятор, туда же попала и я, а после выздоровления была переведена в детдом станицы Новокубанской. Но прожили мы в нем недолго. Вскоре поползли слухи, что фашистами уже занята вся западная часть Кубани, Краснодар и что вражеские части движутся в нашу сторону. Однажды, августовской ночью нас разбудила встревоженная директор детдома Мария Ивановна и сказала, что надо немедленно уходить — немцы близко. Мы тут же в спешке, как попало оделись, быстро нагрузили продуктами подводу и пошли по направлению к Армавиру». «Несколько дней с нами шли директор детдома Мария Ивановна и завхоз, которого, как мне помнится, звали Николаем Ивановичем, хотя по внешнему виду он был мало похож на русского. В моей памяти он так и остался этаким черным, пучеглазым, вечно раздраженным, злым, трусливым и очень неприятным человеком, — вспоминает еще одна жительница города Ленина Лилия Матвеевна Лиметти. — Мария Ивановна, видимо, была давно и серьезно больна. А тут из–за нервного потрясения в дороге ей стало совсем плохо, и вскоре она умерла. Не помню, где мы ее похоронили. Завхоз после этого совсем озверел, разговаривал с нами только криком, порывался бить, а однажды отозвал в сторону детей, что были постарше, и сказал:
— Вот что. Не хочу из–за вас рисковать головой. Идите куда хотите, я больше вас не поведу, малышей довезу до станицы, там кто–нибудь подберет их, не сдохнут.
Сказал так, сел на телегу и уехал. А мы, нас было человек 15 девчонок лет по 10–12, остались одни. Начались наши скитания. Куда мы шли, никто не знал. Помню только, однажды мы оказались у реки Зеленчук, но местные жители предупредили, что немцы взорвали мост, и нам лучше возвращаться назад. Но назад идти было некуда, и мы снова ходили по каким–то хуторам и станицам, просили еду, ночевали где придется. Чаще всего к концу дня, выбившись из сил, валились где–нибудь у дороги под кусты прямо на землю и засыпали. Ночью же, когда становилось холоднее, просыпались и, сбившись в кучку, прижавшись друг к дружке, до самого утра дрожали от холода и страха. Недели через две мы покрылись какой–то кровоточащей коростой, и теперь, когда просили у людей еду, некоторые, боясь заразиться от нас, не разрешали подходить близко. Они оставляли еду за двором где–нибудь на траве, отходили и издалека наблюдали, как мы с жадностью ели. Женщины плакали. И все же некоторых девочек из нашей группы люди взяли в свои семьи. Не знаю, как потом сложились их судьбы».