— Послушайте, дело плохо, — сказал мне доктор, отведя в сторону. — Вашу жену привезли слишком поздно. Она весит килограмм тридцать пять, так она исхудала. И малярия все еще отравляет ей кровь. Боюсь, она может погибнуть. Если есть родственники, звоните сейчас.
Я ничего не мог ответить и только смотрел на него. Он ушел, а я обратился к сестре:
— Бетти, неужели правда все плохо?
— Мы ее теряем, Дэн, — ответила она со слезами на глазах.
Я сказал, что как только мы доберемся до города, я пойду на телефонный узел и позвоню родителям Керен, Элу и Сью Грэм; они жили в городе Белен, где уже несколько десятков лет служили миссионерами.
Через час приехала «скорая»; Бетти уехала в ней с Керен. Я поехал следом на машине миссии, но перед отъездом еще раз зашел к дочери: жар и боли еще не прошли, но в целом ей было лучше.
Я был словно в оцепенении и никак не мог поверить, что жизнь Керен в опасности. Я потерял мать, когда мне было одиннадцать; она не дожила до тридцати. Младший брат утонул в шесть лет, мне тогда исполнилось пятнадцать. Разве не хватит на одну жизнь? Неужели теперь умрет моя жена?
Керен положили в скудно освещенную палату захудалой частной клиники в центре города. Сестры сразу же стали переливать сданную донорами кровь. Хранили ее в старом морозильнике в коридоре, так что она сильно охладилась. Когда эта ледяная волна пошла по венам, Керен закричала от боли. Тут же ей стали капать хинин, а для этого потребовалось больше кислорода. Я пробыл там пару часов и уехал к детям, оставив Бетти с женой.
Родители Керен приехали на следующий день. Мама, Сью Грэм, осталась с нами на полтора месяца и выхаживала ее. Присутствие Сью оказалось самым важным для нас: она неустанно заботилась о Керен и о детях, живших у миссионеров ЛИЛ, чтобы они хоть немного чувствовали себя как дома. Первые две недели Керен лежала в реанимации, и наконец доктор заверил меня, что она выживет и, возможно даже, полностью восстановится. Шеннон выздоравливала быстрее, хотя иногда ей становилось хуже.
Однажды вечером, когда дочь уже шла на поправку, я разрешил ей покататься по нашей территории на велосипеде с приятелями (мы все еще жили в миссии). Не успели они отъехать, как я услышал звук падения и сдавленный крик Шеннон, перешедший в плач. Она вернулась домой с рассеченным лбом, надо было накладывать швы; и тогда, глядя на ее исхудавшие руки и ноги, я понял, что ей сейчас по силам разве что небольшая прогулка пешком.
Когда Сью уехала, стало ясно, что Керен все еще нужна ее забота. Поэтому, когда они с Шеннон еще немного восстановились, я отправил всю семью в Белен набираться сил под присмотром Сью и Эла. К пираха я вернулся один.
Спустя почти полгода отдыха и восстановления Керен и Шеннон были вновь готовы вернуться к пираха, и младшие дети тоже. Все они набрали свой привычный вес и были в хорошей физической форме. А Керен хотела снова окунуться в невероятный язык пираха.
Так началась наша тридцатилетняя эпопея в племени пираха.
Глава 4
Порой мы ошибаемся
Когда Керен и Шеннон угрожала гибель от малярии, я понял, что в мировоззрении пираха есть некие важные особенности, которые я не понимал или неверно оценивал. Меня очень обижало, что пираха не проявили сочувствия к моей беде.
Тогда я был весь поглощен случившимся несчастьем и не мог представить себе, что индейцы проходят через такие же испытания постоянно. И им приходится хуже, чем мне. Каждому индейцу приходится смотреть, как умирают его близкие. Они видят мертвые тела своих родных, могут до них дотронуться, хоронят их в лесу недалеко от селения. У них нет ни врачей, ни больниц, которые бы вылечили большинство заболеваний, как у нас. Когда кто-то из племени тяжело болен, так что уже не может трудиться, то, даже если его болезнь легко излечима нашими методами, все равно высока вероятность, что он умрет. А на похоронах у пираха соседи и родственники не приносят еду для гостей. Если умерла ваша мать, ваш ребенок, муж, то вам все равно надо охотиться, ловить рыбу и собирать плоды. Никто за вас этого не сделает. Жизнь не снисходит к смерти. Индейцам негде брать лодку, чтобы отвезти свою семью к врачу. Да и в городе им вряд ли кто-то поможет, даже если они до него доберутся. Но и сами индейцы не примут помощь чужака.
Пираха неведомо, что белые люди на Западе живут почти в два раза дольше. Более того, мы не просто ожидаем, что проживем дольше, мы считаем, что это наше право. Американцам в особенности чужд этот стоицизм индейцев. И дело не в том, что пираха равнодушны к смерти. Индеец так же, как и я, способен много дней плыть за помощью, если от этого зависит жизнь его детей. Меня не раз будили по ночам отчаявшиеся индейцы и умоляли прийти поскорее вылечить больного ребенка или жену. Боль и волнение, которые читались в их лицах, были ничуть не слабее, чем у других людей. Но я никогда не видел, чтобы пираха вели себя так, будто все вокруг обязаны ему помогать в беде или нужно перестать заниматься обычными делами только потому, что кто-то болен или при смерти. Это не черствость, а здравый смысл. Впрочем, я этому отношению к жизни пока не научился.