Внезапно их интерес к нам пропал, и они заспорили между собой. Ко мне подошел Ахоапати, еще один мой учитель языка, и стал извиняться за то, что они нам угрожали. Язык у него заплетался: «Ко Хоо. Hiaitíihi hi xaaapapaaaaí baááááábikoi. Baía… baía… baía… baía, baíaisahaxá. Ti xaaóópíhíabiiiugá» ‘Слушай, Дэн, у нас голова очень бо-бо-болит. Ты не… не… не… бойся. Я не се-се-сержусь’. Его шорты были запачканы испражнениями, и у него текло по ногам. Правая половина лица была измазана соплями.
Тут Абаги стал прямо перед нашим домом задирать какого-то подростка, размахивая мачете. Мимо нас пролетела стрела: незнакомый индеец выстрелил в другого, но промахнулся. Он стоял возле угла хижины Кохои, метрах в шести от нашей. В меня не стреляли.
Наконец мои силы иссякли. Хотя опасность еще не миновала, в четыре утра я ретировался в кладовую, чтобы урвать часок-другой сна. Оттуда было слышно, как к нам заходят индейцы и дерутся: в передней, в спальне, под дверью кладовой. Но у меня уже не было сил что-то сделать. Хотелось только спать.
Утром мы с опаской покинули свое убежище. После ночи на голых досках все болело. В неясном свете раннего утра мы разглядели брызги крови на стенах и маленькие лужицы на полу во всех комнатах нашей хижины. Наши белые простыни тоже были запачканы кровью. По селению расхаживали мужчины, демонстрируя знаки отличия, добытые той пьяной ночью: загаженные шорты, синяк под глазом, кровоподтеки и ссадины. Шеннон и Кристин испугались кровавых пятен, а Калеб был еще маленький и не понимал, что произошло. Но к нам никто не подходил. Индейцы старательно обходили нашу хижину стороной.
К вечеру, проспавшись, мужчины племени пришли к нам извиняться, а женщины стояли в сторонке и подсказывали им, что говорить. За мужчин взял слово Кохои:
— Нам очень жаль. Когда выпьем, у нас головы сносит, и мы делаем плохо.
И ведь не шутит, подумал я.
После всего случившегося я не мог понять, можно ли им верить. Но они, похоже, раскаивались искренне. А женщины тем временем стали кричать нам:
— Не уезжайте! Нашим детям нужны лекарства. Останьтесь! Здесь полно рыбы, дичи, а в реке вода такая хорошая!
Наконец мы согласились с их разумным предположением, что нас убивать не надо, потому что мы друзья.
— Слушайте, пейте что хотите, делайте что хотите, — сказал я. — Это земля племени пираха. Не моя. Не я здесь главный. Здесь главные — пираха. Это ваша земля. Но вы испугали моих детей. Если вы хотите, чтобы я остался, не смейте угрожать мне и моим детям. Ясно?
— Ясно! — ответили все как один. — Мы обещаем тебя не пугать и не нападать на тебя.
Хотя все племя извинилось и заверило меня, что подобное не повторится, я понимал, что должен докопаться до истины и узнать, что же на самом деле случилось той ночью. Нужно было понять, почему они вообще задумали убить нас. Я ведь их гость, и если это я чем-то их обидел до такой степени, что они решились на убийство, то нужно выяснить, что я натворил, и больше так не делать.
Я решил поподробнее обсудить это происшествие с несколькими мужчинами. Но Ахоабиси, похоже, сердился — и мрачнел всякий раз, когда я приближался к его дому. Надо было его разговорить и узнать, что же я сделал не так.
Однажды я пришел к его хижине с термосом сладкого кофе, чашками и кульком печенья.
— Эй, скажи собакам не лаять на меня! — прокричал я ему, как принято у пираха, когда приходишь в гости. — Кофе будешь? Сладкий, с печеньем!
Ахоабиси улыбнулся и велел мне заходить. Он прикрикнул на собак — с полдюжины мелких шавок, на вид вроде крыс, но бесстрашных и свирепых (у индейцев я видел, как эти малютки набрасывались на диких кошек и кабанов, защищая хозяев), — и собаки уселись у его ног, рыча и тявкая, но до поры не пытаясь мне что-нибудь оттяпать.
— Ты злишься? — спросил я.
— Нет, — ответил он, сделав глоток кофе. — Племя на тебя не сердится. (У индейцев пираха обычное дело высказывать свое мнение, как если бы оно исходило от всего племени, даже если речь идет только о них самих.)
— Прошлой ночью мне казалось, что ты очень злился.
— Тогда злился. Сейчас нет.
— А почему ты злился?
— Ты сказал бразильцам не продавать нам водку.
— Да, — признался я. — В ФУНАИ сказали, что здесь продавать водку нельзя. Ваши женщины просили меня не разрешать никому продавать вам выпивку. (Индейцы имеют представление о ФУНАИ и встречались с его сотрудниками, когда те сюда ездили. Они видели, что у ФУНАИ есть какая-то власть над белыми бразильцами, которые сюда приезжают.)