Так вот, моя любознательность взяла верх над желанием творить искусство, и мы с Ниязи отправились осматривать участок.
Кладбище оказалось не слишком уж умиротворяющим и спокойным, во всяком случае, таким было первое впечатление – городское расположение сыграло свою злодейскую роль. На входе нас оглушили истерические гудки автомобилей, застрявшие в пробке на дороге, которая прорезала кладбище насквозь, являя собой соблазнительную, хотя и несколько траурную альтернативу круговой дороге. Проскочив между стоящими в два ряда машинами и мастерской по изготовлению надгробий, мы свернули на узкую аллею, уходившую вверх, и шум резко смолк, словно за нами закрылась невидимая дверь. Ниязи что-то бубнил себе под нос – сдаётся мне, искал зарубки, оставленные на деревьях. А может быть, он отметил дорогу рассыпанными хлебными крошками? Кто его знает?
Пока мы шли, начал накрапывать ироничный мелкий дождик. Мне он был в радость, но Ниязи всерьёз обеспокоился.
– Если будет ливень, твоим кроссовкам – конец! – Он внимательно оглядел мои ноги.
– Да и твоим тоже.
Ниязи только хмыкнул.
По мере того как мы поднимались на холм, опасения Ниязи приобретали всё более и более обоснованный характер, ибо дождь усиливался, и вот в один прекрасный момент издалека, но словно со всех сторон одновременно, донёсся раскат грома. И тут Ниязи с облегчением закричал:
– Вот оно, дерево в виде фаллопиевых труб!
На мой взгляд, дерево уместнее было бы сравнить с черепом барана, а не с чем-то, кажется, гинекологическим, о чём я смутно помнил из школьного курса анатомии. Но отказать Ниязи в праве на собственное видение этого мира я не мог, поэтому возражать не стал.
Мы свернули на малоприметную боковую тропинку.
– Запоминай дорогу, – бросил мне Ниязи, не оборачиваясь.
«Как?» – в смятении подумал я. Вокруг была сплошная мешанина из старинных каменных и современных мраморных надгробий. Некоторые участки были значительно просторнее других, с парой-тройкой могил по центру и неуместно жизнерадостными жёлтыми цветочками на незанятой земле вокруг. Кое-какие могилы, заброшенные с виду, с поваленными памятниками, лепились к самому краю тропинки, так что приходилось внимательно глядеть себе под ноги, чтобы не наступить на одну из них. Как, во имя Джими Хендрикса, я мог запомнить дорогу?
Тут Ниязи свернул влево, и я приметил скромную могилу с простым прямоугольным камнем, на котором не было никакого имени, а интимно значилось «Мамочка». У «мамочки» в изголовье лежал пышный букет свежих красных гвоздик с переломленными стеблями.
Дождь усилился. Почва под нашими ногами стала неприятно скользкой.
– Вот он склеп, видишь? – Ниязи показал вперёд, и я разглядел за деревьями старинную постройку, похожую на маленькую копию какой-нибудь мечети. Неведомый мне архитектор даже не поленился пристроить к усыпальнице две башенки в форме минаретов. – А вот и участок наш. Прямо перед склепом.
Участок был ухоженным, с крепкой оградой, удачно расположенный между несколькими густыми соснами и парой лиственных деревьев, названия которых я не знаю. От всей этой растительной роскоши почти весь участок, наверное, в солнечные дни находился в тени, а сегодня деревья немного защищали его от дождя. Который, кстати, неотвратимо превращался в ливень. Тяжёлый, ворочающийся гром раздался совсем близко, словно прямо над нашими головами по деревянному столу прокатился гигантский бильярдный шар. И, будто этот звук был условным сигналом, ливень обрушился на нас с такой силой, что мелкого Ниязи чуть не сбило с ног.
– Следуй за мной! – приказал Ниязи и, увязая ногами в мгновенно размякшей земле, кинулся в сторону склепа. Я – за ним. Дождь оказался неожиданно и неприятно холодным. Кроме того, мне не хотелось стать мишенью для какой-нибудь неразборчивой в связях молнии.