Мальчишка приподнялся на локтях. Ветер сорвал капюшон с головы и растрепал волосы. У Коула перехватило дыхание: не в первый раз он оседлал рельсоход – и всё равно никак не мог привыкнуть!
Внизу по дну долины вилась река, зажатая в каменные тиски набережных. А от реки по склонам изломанными ступенями поднимались городские кварталы. На западном берегу теснились многоэтажные громады и каменные башни Тёмного города, на восточном в лучах заката вольготно раскинулись сады, прорезанные аккуратными улочками «светлых» кварталов с их опрятными домиками.
Ветер свистел и пел в ушах, срывая слёзы со щёк. Коул рассмеялся, не слыша своего смеха – нахлынувшее чувство полёта так распирало грудь, что хотелось кричать!
Они обогнали колонну кузовозов, ползущую по мосту. Впереди стремительно вырастал западный склон, изрезанный террасами; миг – и рельсоход ворвался в тоннель. Коул распластался на крыше, а вокруг завыл и заревел воздух. Во тьме над головой проносились сполохи ламп.
Рельсоход миновал тоннель, выскользнул наружу и помчался по эстакаде над улицей, меж высотных домов. Фонари на высоких столбах разгоняли уличный полумрак зыбким светом. Улицы Тёмного города никогда не видели солнца. Дома жались друг к другу так, что давно срослись в настоящие крепостные стены с зубцами надстроек поверху. Город был лабиринтом улочек-ущелий и дворов-колодцев, затянутым сумрачной дымкой.
Коул вновь набросил на голову капюшон и спрятал лицо в ворот: рельсоход приближался к остановке, а на платформе скучал полицейский в мундире и с дубинкой на поясе. Поэтому Коул отполз к краю крыши, а как только вагон подкатил к платформе – спрыгнул с другой стороны. Бегом ссыпался с эстакады по железной лесенке, и нырнул в уличные сумерки.
Коул пробежал переулком меж обшарпанных стен. Перед низкой каменной аркой ловко запрыгнул на мусорный бак у стены, ухватился за выступающий из кладки кирпич и подтянулся. Вот так, а теперь на карниз, и по водосточной трубе… Ещё пара рывков – и он уже взобрался на крышу здания.
Вокруг расстилались сплошные крыши, теснящиеся и наползающие друг на друга, крытые жестью или выщербленной черепицей. Тут и там высились дымовые трубы и водосборники, торчали кованые флюгера. Здесь Коулу было знакомо всё: каждая расшатанная черепица, каждый удобный карниз, опасные обрывы и логова крышников – он привык срезать путь, экономя каждую минуту. И, как всегда, бегом припустил по крышам.
Дом Коула располагался на Восьмой улице района Газовых Ламп. Окно маминой спальни выходило прямо на крышу котельной, пристроенной к дому сзади. Коул привычно достал из кармана загнутую проволочку, просунул в щель рамы, подцепил задвижку – и вот уже забрался через окно в комнату.
Квартира, которую они снимали с мамой, располагалась на первом и втором этажах: одна-единственная комната, а под ней – кухонька и санузел, больше ничего. Обычная квартира, как тысячи других в громадных домах-муравейниках Тёмной стороны.
– Коул! – донёсся снизу мамин голос. – Ты уже вернулся? Что, опять в окно? Спускайся, живо!
– Иду, мам! – Как бы тихо Коул ни залезал в окно, как бы ни смазывал раму, чтобы не скрипела – мама всё равно безошибочно чувствовала, когда сын дома.
Мамина комната была обставлена бедно, но чистенько. Кровать, шкаф для одежды, да ещё зеркало на стене. На полу коврик, на стенах несколько блеклых картинок в рамках (у каждой на рамке, как положено, отпечатан личный часовой номер мамы) – вот и всё. Коул подошёл к зеркалу, нажал неприметный крючок под рамой, и зеркало отъехало в сторону на металлических креплениях. Он сам их сделал – Гай научил.
За зеркалом открылась ниша в стене, глубиной в один кирпич, а в ней небольшая деревянная шкатулка. Коул откинул крышку, и тайник озарился мягким светом. Шкатулка была заполнена стопками монет, полупрозрачных и светящихся, недель и месяцев. Мамины сбережения, всё их состояние.
«Два месяца!», мысленно приказал Коул. Пальцы кольнуло холодом, и в ладони возникли две светящиеся монеты – почти весь сегодняшний заработок. Коул положил их в шкатулку, закрыл крышку и вернул зеркало на место. И лишь после этого сбежал по лестнице.