Пронести эту штуку в лагерь было легко. Достаточно было незаметно её проглотить – а потом прикинуться, будто его стошнило от тюремной жрачки. Что ж, время пришло.
***
Дождь перерос в ливень, затянув болота пеленой. Далеко на востоке тучи мерцали отблесками молний – надвигалась гроза. Белые красноглазые жабы выползли из грибных кущ под дождь и гортанно перекликались, раздувая горла-пузыри.
И вдруг, перекрыв шелест дождя и жабью перебранку, грохнул взрыв. Огненное зарево полыхнуло сквозь дождь, мигнуло и угасло. Жабы посыпались с берегов в воду.
А потом над болотами протяжно взвыла сирена.
Лагерь пылал. Бараки из натяжного брезента были неуязвимы к пламени, как и кирпичная казарма; но огонь перекинулся на колючие заграждения смолистой лозы – и разметался, охватив лагерь пылающей стеной. Сторожевые вышки полыхали, как факелы. Грохнуло, и на верхушке одной из них расцвёл огненный шар – взорвался керосинокалильный прожектор.
– Прекратить панику! Все на землю, живо!
– Горим! А-аа, горим, мать вашу!
– Мордой в грязь, кому сказал!
В сполохах пламени мелькали тени – перепуганные каторжники высыпали из бараков. Стражи с шестами наперевес метались меж них, пытаясь разделить толпу и унять панику. То один, то другой сиделец валился в грязь и корчился, сражённый жгучим укусом.
– Всем стоять! – надрывая глотку, заорал усатый офицер стражи, потрясая шестом-жигуном. Бамбуковое древко, а на конце розоватый цветок с лепестками щупалец – болотный полип, чьё прикосновение жалит болью до судорог. – Отставить, жабы! Слушай мою команду! Всем построиться в цепочки для тушения пожа…
Рядом вдруг возник рыжий парень и вырвал «жигун» из руки офицера. Прежде чем страж успел возмутиться, Ржавый перехватил шест – и, яростно оскалившись, ткнул жалящим навершием в лицо офицера, прямо в разинутый рот! Глаза стража вытаращились, ноги выбили по земле дробь. Придержав оседающее тело, Ржавый выдернул из кобуры на его поясе взведённый пистолет, развернулся и навскидку выстрелил в другого стража, поднявшего было ружьё.
– Мы тут все сгорим! – завопил юноша, обернувшись к каторжникам. – Надо бежать! Ломай ворота!
Его слова сработали, как горючее, выплеснутое в огонь.
– Дело! Круши ворота!
– Назад! Не сметь, жа-аа…! – Стражников, вдруг оказавшихся против стаи озлобленных заключённых, смели в один миг. Толпа накатила волной, ударила в ворота. Меж людей проплыл на вытянутых руках толстый обломок трубы.
– Вот так! Раз! два! трии! – Под ударами тарана хрустнули засовы. Толкаясь и давя друг друга, каторжники ринулись наружу. За воротами толпа рассыпалась; по колено в грязи, люди растерянно озирались – куда бежать? Кругом лишь тьма и шелест дождя по воде…
Зависший над болотом воздушный шар обмахнул прожектором берег острова. Луч выхватил беглецов у ворот – многие невольно прикрылись от слепящего света. И тут же с шара по людским фигуркам ударила пулемётная очередь.
Протока вскипела от пуль; кто-то успел вскрикнуть, но крик тотчас захлебнулся. Простреленные людские тела осели в воду. Луч прожектора заскользил вдоль берега, ища уцелевших.
Сирена всё так же тянула свою гнусавую песнь. Заграждения полыхали вовсю, и отблески пламени играли на воде… И вдруг поодаль вынырнула голова, облепленная мокрыми волосами.
Ржавый выбрался на берег островка, вытряхнул из ушей воду и оглянулся на пылающий лагерь. Там уже звучали хлопки выстрелов, один раз донёсся чей-то отчаянный вопль.
Бунт был обречён. Ржавый знал это с самого начала, ведь он затеял всё лишь для того, чтобы сбежать самому. И спасти добытое знание… Не мешкая, он зачерпнул пригоршню чёрной грязи и принялся обмазываться ей. Дождь быстро смоет грязь, но даже такая маскировка лучше, чем никакой.
Сжимая в руке отбитый у стражника нож, Ржавый припустил через островки и протоки. Где бегом, где согнувшись и приникнув к земле, ползком среди грибных зарослей – и по грудь в воде. Хлещущий ливень был его врагом, он тянул тепло из усталого тела, смывал грязь с бледной кожи. Но дождь был и союзником, скрывая от вражьих глаз одинокую фигурку беглеца.