С одной стороны, А. и Б.Стругацкие как будто за такую фантастику, которая показала бы, по их словам, "вторжение будущего в настоящее", а с другой, - они не дают ей сколько-нибудь надежного инструмента. Заголовком своей статьи - "Давайте думать о будущем" - писатели как будто выступают против плоского изображательства "предельщиков", а всем содержанием толкают опять же к изображательству только другого свойства - неуправляемому.
В раннем творчестве А. и Б.Стругацких научно-фантастическое моделирование будущего тоже было довольно приблизительным, и оттого-то, думается, писатели так легко с ним расстались. Недостаточно обоснованную научную посылку они произвольно заменяли условной. Стругацкие, например, отстаивали свое право переносить в будущее наших лучших современников, - мол, им уже по плечу коммунистический мир. На деле, однако, в их повестях оказалась довольно пестрая компания, мало согласующаяся с представлением о новом человеке. Человек будущеего, заметил в этой связи И.Ефремов, явится "продуктом совершенно "другого общества"[459]. Метод действительно научной фантастики предполагает, что уровень личности должен соответствовать уровню общества, в котором она живет и действует. А если, заключает И.Ефремов, твои герои "в чем-то кажутся искусственными... в этом, наверное, сказались недостатки писательского мастерства. Но принцип правилен"[460].
Принцип научности нисколько не отменяет того, чтобы современная фантастика использовала весь широкий спектр допущений - от строго обоснованных до заведомо чудесных. Без этого невозможно настоящее искусство, за которое ратуют А. и Б.Стругацкие и о котором забывают ригоричные блюстители строгой научности. Но подобно тому, как не дело науки обосновывать сказочные чудеса, так и литературная условность не должна претендовать на то, что под силу лишь хорошо аргументированной гипотезе. Вот в эту "тонкость" и упирается методологический изъян сторонников вненаучной или условно-литературной фантастики.
Между тем "Литературная газета", подытоживая дискуссию, уверяла, что "все направления хороши в той мере, в какой они помогают решению главных задач всей нашей литературы - задач коммунистического воспитания"[461]. В том-то и дело: в какой мере? Ведь вненаучное направление заведомо снимает с себя важнейшую, по справедливому определению "Литературной газеты", задачу нашей фантастики - "показ будущеего... с позиций научного коммунизма"[462], а механическая научная фантастика тоже не обеспечивает решение этой задачи. На поверхность дискуссии вышли такие "сакраментальные" альтернативы, как "научно - не научно", "художественно - не художественно", "луч мечты или потемки", которые возвращали спор на давно пройденный уровень. На периферии полемики оказались и не нашли отражения в редакционном резюме (статьи, например, З.Файнбург, Е.Тамарченко), ставившие действительно актуальные вопросы: как понимать научность фантастики разных направлений и в чем специфическая художественность научной фантастики.
Сегодня эти вопросы группируются вокруг категории фантастического прогноза - этой стародавней и вечно новой "тайны всех тайн" фантастики, уже чисто психологически более всего притягивающей читателя, ибо не только ни один вид искусства, но и вообще ни один род человеческой деятельности до недавнего времени не ставил своей непосредственной целью приподнять завесу грядущего. Интерес к прогностической функции в последнее время заметно вытесняет все ещё модные туманные рассуждения о мечте как сущности фантастики, или об условном приеме как универсальном методе, или о том, что фантастика просто отворяет дверь в неведомое, и т.д.