— En, Magister male, Dominus, ego tibi, — произнес он. — Responde! Da quod vis!
Против своей воли я шевелил губами, беззвучно повторяя за ним слова. Внутри у меня все дрожало, словно я был собакой, внезапно услышавшей голос давно потерянного хозяина.
Встать и идти искать его!
Бросить всю ту лабуду, на которую я потратил так много времени!
Это было так очевидно, что даже странно — как я не понял этого раньше. Наконец-то я нашел того, кто позволит мне больше ни о чем не беспокоиться. Быть жертвой и жаловаться на то, как сложилась твоя судьба, намного легче, чем жить свою жизнь самому.
И вот тогда я испугался всерьез. Никогда раньше мне не приходилось встречаться с таким уровнем силы. Кровососы с их примитивной вампирьей химией могут отойти и нервно покурить в сторонке.
— Что ты делаешь? — спросил Селиверстов, с ужасом глядя на меня.
Я знал, как сейчас выгляжу. Занятия некромантией никого не делают привлекательнее, но это было сильнее меня. Мораль? Принципы? Осознанный выбор? Все эти стены, которые я выстраивал в течение долгих лет, были слабой защитой от инстинктов. Чувствовать мертвых, владеть ими, бездной взывать к бездне — это было единственным, что я умел делать действительно хорошо. Мне противно было признавать это, но у нас с человеком в зеленом дождевике было много общего. Внутри нас обоих жила тьма. Именно она позволяла нам говорить с мертвыми. Он мог топить котят, а я — тушить горящий дом. Но воду мы брали из одного и того же колодца.
Просто он позволил себе стать по-настоящему плохим парнем.
Если всего увиденного мной раньше оказалось бы мало для того, чтобы я возненавидел его, то вот это стало бы последней каплей.
— Sic jubeo, hoc absolvero, — произнес он, и в комнате поднялся ветер.
Я не знал, как еще можно назвать это. Ветер танцевал, пятная стены красным, выдавливая на пол алое и коричневое, похрустывая и влажно чавкая. Он прошел сквозь меня, как вода проходит сквозь песок, и я знал, что он почуял мое присутствие, просто не счел это важным. Меня качал мертвый ветер, в котором были боль, и страх, и власть, и несвобода. Я стал его частью, и ничто иное меня уже не интересовало. Чертова тварь!
— Magnus vis, volo, — завывал человек в дождевике.
Не знаю, кто преподавал ему латынь, но она была хуже моей. Значительно хуже. Гордыня — грех? Безусловно. Но иногда она может оказаться единственным спасательным кругом, до которого ты сумеешь дотянуться.
— Валим. — Я едва мог пошевелить губами, но Олег услышал меня.
Олег распахнул входную дверь пинком и, кажется, выбил замок. Он выволок меня из квартиры за шкирку, как котенка. Уже на лестнице я выскользнул из собственной куртки и рванул вперед, мечтая оказаться как можно дальше отсюда. Потом впечатался мордой в чью-то обтянутую дерматином дверь, и тут меня все-таки вывернуло. Трехзвездочным киновским коньяком.
В квартире напротив горестно и протяжно завыл ризеншнауцер. Так, словно мертвого почуял. Надо же, проснулся! Все прошляпил, дружок. Поздно пить боржом, когда почки в малом тазе.
Подняв голову, я увидел сержанта Рыбку, взирающего на меня с брезгливой снисходительностью человека, сутками не снимающего форму и регулярно выезжающего на трупы.
— Товарищ майор, вы кого привели? — спросил он. — Он же нам тут заблюет все.
Да, у меня слабый желудок. На мои профессиональные качества это никак не влияет, правда, моей уверенности в себе редко хватает на то, чтобы я не обижался на подколки. Но если кому-то станет легче от возможности поржать над неподготовленным к зрелищу цивилом — велкам. Каждый самоутверждается, как умеет.
У Олега тоже был свой способ.
— Сержант Рыбка! — рявкнул он, все еще слегка бледный от увиденного, но уже успевший худо-бедно взять себя в руки. — Десять отжиманий! Выполнять!
Я знаю, есть организации, в которых не принято спорить с начальством, но еще полчаса назад и отданный Олегом приказ, и та готовность, с которой сержант бросился его выполнять, меня бы взбесили. Сейчас я смотрел, как он старательно отжимается на заплеванном полу лестничной клетки, и ничего не чувствовал. Хреново. Впрочем, моральные терзания вполне можно было отложить на потом.
— Олег, — сказал я. — Это было жертвоприношение.
— Поехали, — бросил он. — Потом поговорим.
Селиверстовский «Форд-Фокус» шуршал шинами по снежной каше. За ночь талую коричневую бурду на проезжей части слегка приморозило, и теперь она по крайней мере не чавкала, когда ее месили колесами. На улицах было безлюдно.