II. Малая историческая посылка, – она охватывает около восьми столетий, хотя, «правда, не сразу можно увидеть в ней всю глубину ее содержания» (ср. Виганд, стр. 194).
«Однако отныне Твоего владения и Твоего имущества уже недостаточно, и оно уже не будет признаваться; зато возрастают в ценности процесс Твоего труда и самый Твой труд. Мы почитаем теперь то, что Ты подчиняешь себе вещи, как прежде» (?) «почитали то, что Ты владел ими. Твой труд есть Твое имущество. Ты теперь господин или владелец добытого трудом, а не унаследованного» (там же).
«Отныне» – «уже не» – «зато» – «теперь» – «как прежде» – «теперь» – «или» – «не» – таково содержание этого предложения.
Хотя «Штирнер» и пришел «теперь» к тому, что Ты (т.е. Шелига) – господин добытого трудом, а не унаследованного, все же его осеняет «теперь» мысль, что сейчас имеет место как раз противоположное – и вот от обоих его уродцев-посылок рождается оборотень коммунизма.
III. Коммунистическое заключение.
«Но так как сейчас все является унаследованным и каждый принадлежащий Тебе грош носит на себе не трудовую, а наследственную печать» (кульминационный пункт бессмыслицы), «ТО все должно быть переплавлено».
На этом основании Шелига может вообразить, что он достиг того пункта, откуда он видит как зарождение и гибель средневековых коммун, так и коммунизм XIX века. И тем самым святой Макс, несмотря на все, что он «получил в наследство» и «добыл трудом», пришел тут не к «подчинению себе вещей», а, самое большее, лишь к «обладанию» бессмыслицей.
Любители конструкций могут увидеть еще на стр. 421, как святой Макс, сконструировав сначала коммунизм из крепостной зависимости, конструирует его затем еще в виде крепостной зависимости от одного сюзерена – общества – по тому же образцу, как выше он превратил средство, с помощью которого мы что-нибудь приобретаем, в «Святое», «милостью» которого нам что-либо дается. Теперь, в заключение, остановимся еще лишь на нескольких «проникновениях» в суть коммунизма, вытекающих из вышеприведенных посылок.
Во-первых, «Штирнер» дает новую теорию эксплуатации, состоящую в том, что
«рабочий на булавочной фабрике работает над одной только частью булавки, передает сработанное из рук в руки другому и используется, эксплуатируется этим другим» (стр. 158).
«Штирнер» делает здесь, таким образом, открытие, что рабочие на фабрике взаимно эксплуатируют друг друга, так как они «передают сработанное из рук в руки» друг другу, фабрикант же, руки которого не работают вовсе, не может поэтому и эксплуатировать рабочих. «Штирнер» дает здесь разительный пример того плачевного положения, в которое немецкие теоретики были поставлены коммунизмом. Им приходится теперь заниматься и низменными вещами, вроде булавочных фабрик и т.д., по отношению к которым они ведут себя как настоящие варвары, как индейцы-оджибуэи и новозеландцы.
«Напротив», штирнеровский коммунизм «гласит» (там же):
«Всякая работа должна иметь своей целью удовлетворение „Человека“. Поэтому он» («Человек») «и должен стать в ней мастером, т.е. должен уметь выполнять ее как нечто целостное».
«Человек» должен стать мастером! – «Человек» остается изготовителем булавочных головок, но проникается успокоительным сознанием, что булавочная головка составляет часть булавки и что он умеет изготовить целую булавку. Утомление и отвращение, вызываемое вечно повторяющимся изготовлением булавочных головок, превращаются благодаря этому сознанию в «удовлетворение для Человека». О, Прудон!
Дальнейшее прозрение:
«Так как коммунисты объявляют только свободную деятельность сущностью» (iterum Crispinus[201]) «человека, то они нуждаются, как все представители будничного образа мысли, в воскресном дне, в некотором подъеме и назидании наряду со своим бездушным трудом».
Помимо подсунутой здесь «сущности человека», несчастный Санчо вынужден превратить «свободную деятельность», – чтó у коммунистов означает: вытекающее из свободного развития всей совокупности способностей творческое проявление жизни «целостного субъекта» (выражаясь понятным для «Штирнера» способом), – в «бездушный труд», потому именно, что наш берлинец замечает, что речь идет здесь не о «тяжком труде мысли». С помощью этого простого превращения он и может затем приписать коммунистам «будничный образ мысли». А вместе с мещанскими буднями в коммунизм проникает, конечно, и мещанское воскресенье.