Или «Если успеть записать память за секунду до смерти, то можно поставить ее на бесконечный повтор и человек оживет». Глупости, конечно, но каждая мало-мальски самостоятельная субкультура создает свой фольклорный пласт, и чем распространеннее явление, взятое в основу, тем больше народу поверит в эти байки.
Я еще раз прослушал ничего не значащие разговоры, которые мы вели на той кухне. Аккуратно вычленил страшилки, которыми пугала меня Наташка и стращал Данте, прогнал их через повтор и задумался. Никто никогда не предупреждал меня, что нельзя слушать мертвых людей, снова и снова возвращаться в то время, когда они еще были живы. Крутить одно и то же воспоминание день за днем, год за годом. Не было такой страшилки. Не было и слова о предупреждении.
Никто никогда не говорил мне, что это – дверь в прошлое. Дверь в никуда.
Встаю, покачиваясь, на ноги. Мышечная память работает прекрасно, ни секунды сомнения перед действием. С остальными воспоминаниями беда: ежедневно приходится повторять кто ты такой, как зовут, где находишься. Я знаю, что со мной будет – я видел тех, кто даже не мог шевелиться. И я боюсь.
Не пошевелиться…
Воспоминание, настоящее, не хронированное, бьет по глазам наотмашь. Если бы тогда я не смог пошевелиться! Если бы застрял в груде горячего искореженного железа. Потерял сознание, как Наташка, вырубился и ушел бы вместе с ней. Если бы… Так нет, выскочил из машины, как чертик из табакерки! В состоянии шока сорвал дверь и даже не заметил. Бросился в сторону, - куда? зачем? – и остался жить. Хотя разве это жизнь?
Белые стены скругленной комнаты. Ни одного острого угла. Цельная одежда без пуговиц и ремней. И бесконечный, многоразовый фильм о прошлом, который нельзя изменить, исправить, переписать заново.
Наташка. Была ли она моей девушкой? В том смысле, что могу ли я, вспоминая, поставить галочку: «Да. Мое. Никому не отдам»? Ученые все сводят к химии и продолжению рода. Дети… Видел ли я ее матерью своих детей? Боже мой, да мы сами были как дети! Мы целовались, потому что хотели целоваться. Спали вместе из-за потребности тепла и не спали от избытка гормонов. Съехались только потому, что так было удобнее. Отдалились от остальных… почему, кстати? Не помню.
Судорожно перещелкиваю несколько дат, выуживая из памяти «самописки» кусочки прошлого, обрывки эмоций. Вот. В тот вечер я ворчал, что вставать рано, а «дорогие гости» все никак не уходили. Пиво давно кончилось, и Данте подсел поближе к Гарику, смешал его водку с Наташиным соком, обозвал коктейль, кхм, название было то еще, и, похоже, собрался задержаться у нас до утра.
- Есть черная полоса жизни, есть белая. Жизнь полосатая, как зебра. – Данте был в ударе. - А мы в самой… Официально провозглашаю этот напиток богов той самой частью зебры!
А вот еще один вечер, когда нам пришлось отложить поездку к родителям Наташи из-за внезапного визита расстроенного Гарика. В чем там была оказия, мне и тогда с трудом удалось выслушать. Я поспешно перемотал память на пару дней вперед. Пьяные сетования и слезы взрослого мужика – зрелище не для слабонервных. И так, раз за разом, мы стали находить предлоги для переноса встреч. Ссылались на занятость и планы. Убегали из дому или просто тихорились за закрытой дверью: проходи, друг хороший, мимо, нет никого.
М-да. Нехорошо получилось. Проклятущая совесть заставляет крутить время, когда все еще было замечательно. Мы были вместе, мы были счастливы. Сидели на грязной Дантевской кухне. Пили разную гадость. Пугали друг друга страшилками. Смотрели на хронограф, как на будущее синематографа. Фальшивая позолота Наташиного браслета. Ярко синяя фенечка Данте…
Так. Стоп. Что-то не так. Меня бросило в дрожь от ощущения неправильности. Уши заложило, картинка перед глазами поплыла цветными пятнами. Колени дрогнули и подкосились. Я опустился на пол прямо там, где стоял. Так вот как это начинается?
Страх. Он парализует тело. Путает мысли. Ты пытаешься взять себя в руки, но эти самые руки трясутся, и словно чужие, больше не слушаются. Успокаивая себя, я попытался принять самую раскованную позу, т.е. банально лег на спину и принялся разговаривать вслух.