Но чист ли взор человека? Кто из нас, заглянув в темное, сумел забыть увиденное? Кто, переступив запретную грань, не ощутил горечь, страх, необратимость? Мрак человеческого воображения подобен трясине: стоит раз наступить, и тебя уже тянет вглубь. Можно ли взглянуть в бездну и остаться прежним?
«Вкусивший яда не может не испытать его действия». Так и любопытство к греху: раз попробовав, человек уже носит его в памяти, и даже если покается, след остается. Потому святые отцы советовали не просто бороться с греховными мыслями, но вовсе не давать им входа.
Философы называли стремление к познанию высшей добродетелью. Но какое познание? Познание ли законов мироздания, познание ли воли Божией? Или же познание человеческой низости, погружение в дебри страстей, изучение беззакония? Как часто человек, желая знать, не спрашивает: «Зачем мне это знать?» Он тешит свою любознательность, не ведая, что впускает в себя чужой огонь.
«Не всякое знание полезно для души, но только то, которое приближает ее к Творцу».
И все-таки невозможно жить без любопытства. Душа жаждет выхода за пределы, она не может быть замкнута в границах обыденного. Но что делать с этой жаждой? Можно ли ее воспитать, направить, очистить? Можно ли желать знания так, чтобы оно не убивало, но освещало путь?
«Ищущий Бога в малом найдет великое, а ищущий великого без Бога падет». Истинное любопытство ведет к откровению о Боге, но беспорядочное знание рассекает душу, делая ее неспособной к молитве.
Любопытство требует дисциплины. Да, даже жажда знания требует духовной дисциплины. Можно хотеть знать Бога, а можно - познавать зло, чтобы глубже в него погрузиться. И, в конце концов, даже истина может стать погибельной, если ее жаждут без смирения. «Жажда знания без покаяния и молитвы делает человека гордым, а гордость лишает его благодати». Вот почему в каждом движении любопытства важно различение: «Куда ведет меня этот вопрос? В свет или во тьму? В свободу или в плен?» Человеческая душа устроена так, что, увидев свет, она хочет идти дальше. Но увидев мрак, тоже не может его забыть.
«Путь ко Христу - это не просто знание, но делание». Если знание не приводит к покаянию, значит, оно ложно. Чистый ум - это не тот, что много знает, а тот, что знает, как жить во Христе.
Святитель Иоанн Златоуст говорил: «Если человек постоянно думает о тьме, он сам становится тьмой». Поэтому важно не просто избегать зла, но взирать на свет, чтобы сам стать светом.
И если ты будешь жадно вглядываться в бездну, будь уверен - бездна начнет вглядываться в тебя.
19. 03. 2024
+
ВЗГЛЯД НА ЖИЗНЬ ИЗ ЧАСА СМЕРТНОГО
Что видит человек, стоя у последней черты? Какими кажутся ему прошедшие годы, суета, тревоги, победы, поражения? Не теми ли, чем кажутся вчерашние сны, когда уже наступил новый день?
Говорят, что в час смертный перед глазами проносится вся жизнь. Но кто знает, так ли это? Может быть, она не проносится, а вдруг застывает во всей своей наготе, без самооправданий, без привычных уловок ума. Вот все, что было, - не так, как хотелось бы помнить, а как было на самом деле.
В этот час неважно, сколько было денег, сколько званий, сколько поклонников. Важно другое: чем жил? Кого любил? Что сделал?
Как странно: то, за что человек всю жизнь цеплялся, чего боялся потерять, от чего страдал и мучился, теперь не имеет никакой цены. Все оказывается так ничтожно, что хочется смеяться, да только уже некому смеяться.
Но страшнее всего другое: вот перед тобой - истина, а исправить уже ничего нельзя. Ни слова вернуть, ни поступка отменить. Что сделано, то сделано. И если душа пуста, если вместо веры в ней лишь страх, вместо любви - воспоминания о выгодных сделках, вместо покаяния - привычка оправдываться, то как ей теперь быть?
И здесь наступает самая последняя битва. Время еще есть. Может, минута, может, миг, но есть. Можно ли за этот миг спастись?
Можно. Один был распят справа от Христа, другой - слева. Оба шли одной дорогой, оба жили неправедно, оба дошли до последнего часа. Но один в этой последней точке жизни проклял все, что было, и ушел в вечную тьму. А другой сказал лишь одно: «Помяни меня, Господи, во Царствии Твоем!»
И это решило все.
Вот что открывается в смертный час: все можно было иначе. И если бы было иначе - жить бы стало легко, и умирать не страшно.
20. 03. 2024
+
ПРОЩЕННОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ
Есть в году один день, когда даже самые гордые и замкнутые люди, привыкшие не показывать своих чувств, вынуждены столкнуться с чем-то большим, чем они сами. Это день, когда слова «прости меня» звучат повсюду - и в этом напоминании о прощении есть что-то почти невыносимое.
Но вот странность: чем ближе этот день, тем больше человек чувствует сопротивление. Как будто внутри него что-то не хочет склоняться, не хочет признавать, не хочет отпускать. Ведь если сказать «прости», значит, признать свою вину - а это тяжело, порой нестерпимо. Или, быть может, еще труднее сказать «прощаю» - потому что тогда надо отказаться от права на обиду, от последнего аргумента, который еще дает чувство превосходства.
Человеку ведь свойственно копить - не только вещи, но и горечь. Он бережно собирает воспоминания о чужих обидах, несказанных словах, о взглядах, которых не было, о предательствах, которых, возможно, никто, кроме него самого, даже не заметил. Все это складывается в старый громоздкий чемодан внутри души, и иногда кажется, что именно он - эта громоздкая, давящая тяжесть - и есть сам человек. Как будто без этой ноши он станет пустым, ничтожным.
Но вот наступает Прощенное воскресенье.
И кто-то говорит: «Прости меня». И как же странно слышать это! Особенно если говорит человек, который ничем не обидел, или, напротив, который причинил такую боль, что кажется - никакого прощения быть не может.
Что делать в этот момент? Можно сказать «Бог простит» и ни на секунду не задуматься над смыслом этих слов. Можно кивнуть и подумать: «Да разве тебя прощу?» - и снова закрыться. Можно сделать вид, что ничего не произошло, и обойти Прощенное воскресенье стороной, как обходят ненужную встречу, неприятный разговор, незнакомого попрошайку на улице.
Но что, если в этот день все же сделать над собой усилие? Что, если действительно задуматься, что значит - простить?
Это не значит оправдать. Это не значит забыть. Это не значит сделать вид, что ничего не было.
Простить - это значит отказаться от власти, которую дает обида. Отказаться от этой тяжелой ноши, этого чемодана без ручки, который кажется таким важным, но на самом деле делает тебя только слабее.
Вот в этом и заключается страшная тайна: не обиженный властвует над тем, кто его обидел, а наоборот. Обиженный становится рабом своей обиды, она становится его хозяином, его смыслом, его болезненным удовольствием. Простить - это значит выйти из этой зависимости.
Но в этом прощении есть и другая, еще более жгучая сторона.
Простить - значит признать, что и сам ты не свят. Что и ты кого-то обидел, кого-то не понял, кому-то не подал руку, когда это было нужно. Что, может быть, твоя собственная вина так глубоко закопана в сознании, что ты ее уже и не видишь.
И вот тогда человек в Прощенное воскресенье, даже если он ничего особенного не сказал и не услышал, вдруг остается наедине с этой мыслью. И тогда становится по-настоящему страшно. Потому что тогда уже не хочется просто формальных слов. Тогда хочется прощения не на словах, а в душе.
Но для этого надо решиться на еще один шаг: не просто простить и не просто попросить прощения, а действительно попытаться измениться.
А это уже подвиг. А подвигов боятся все.И потому человек в Прощенное воскресенье часто говорит слова - но не решается на то, чтобы жить в соответствии с ними.
Но кто решится - тот, может быть, впервые за долгое время почувствует легкость. Как будто огромный груз исчезнет. Как будто впервые станет по-настоящему свободно дышать. Как будто чемодан без ручки, который казался таким важным, вдруг исчезнет - и человек поймет, что он никогда не был ему нужен.
Прошу прощения у всех и каждого прощаю.
23. 03. 2024
+
ШЕСТОПСАЛМИЕ
Есть в богослужении момент, о котором нельзя говорить громко. Это почти тайна, нечто закрытое, скрытое в ночи, в полусне, в тревоге души. Шестопсалмие - молитва безгласая, хотя читается вслух. Оно звучит, но будто бы обращено внутрь. В храме темно, свечи лишь едва качаются от дыхания молящихся, а читающий, стоя перед Царскими вратами, возвещает о боли, о мольбе, о последнем крике души, которая еще жива, но уже почти угасла.
И никто не отвечает.
Вот в этом, пожалуй, самое жуткое и самое глубокое в Шестопсалмии. Весь храм - молчание. Никто не поет, никто не вступает в хор голосов, никто не поддерживает читающего. Он один перед лицом своей души, перед лицом Бога, перед лицом тишины. А мы, стоящие во тьме, тоже одни.
Одиночество - ведь оно всегда страшно. Оказаться один на один с собой, со своим прошлым, со своими поступками, со своей совестью - это испытание, которого человек избегает. Он привык заглушать себя: шумом, делами, суетой, людьми. И вдруг - ночь. И вдруг - псалмы, которые читают от лица каждого, но никто не отвечает. Как будто бы Бог молчит.
Но, может быть, это не молчание?
Может быть, это тот самый момент, когда не человек должен говорить, а человек должен слушать?
Шестопсалмие начинается с отчаяния. «Господи, вскую умножишася стужающии мне?» Разве не это крик любого человека, который хоть раз столкнулся с несправедливостью? Почему в мире так много тех, кто давит, кто унижает, кто причиняет боль? Почему враги торжествуют, а добро кажется слабым? И если это так, если зло действительно царствует, - где же тогда Бог?