«агентурно-розыскная работа» органов госбезопасности, ключевым моментом которой являлась вербовка
сексотов и осведомителей, а также использование поставляемой ими информации176. Даже с учетом того, что
внештатные сотрудники органов госбезопасности зачастую стояли перед альтернативой «или я, или меня», они «несут тяжелую ответственность за осуществленные с их помощью политические репрессии; наиболее
активные из них оговаривали и помогали уничтожать целые группы людей»177.
176 Тепляков А. Г. Машина террора. ОГПУ-НКВД в Сибири в 1929-1941 гг. М.,2008. С.128-167.
«Сексотам» посвящен небольшой раздел уже цитировавшейся книги С. В. Журавлева (Современные методы... С.132-136).
Следует отметить, что в 2010 г. этот автор уже приводит полные имена секретных сотрудников НКВД, как немцев, так и
русских, хотя в аналогичном тексте 2004 г. они еще были зашифрованы начальными буквами фамилии (Журавлев С. В.
Судебно-следственная и тюремно-лагерная документация. — В книге: Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. М., 2004).
177 Тепляков А. Г. Указ. соч. С. 129.
103
Среди немцев, попавших в нашу базу данных, таковых было около двадцати человек, и это не считая тех, кто
«стучал» только по партийной линии. В результате колония немецких политэмигрантов находилась под
двойным наблюдением, от которого не могло ускользнуть ни одно мало-мальски «подозрительное деяние».
Тотальный контроль на практике превращался в собственную противоположность, оборачивался хаосом.
Доходило до того, что один сексот по заданию своих «кураторов» пытался спровоцировать другого на
откровенность. Последний докладывал в отдел кадров ИККИ и в немецкую секцию о попытке вербовки,
подробная информация о произошедшем срочно отправлялась в «инстанцию». Из НКВД звонили и
успокаивали — дело находится в нашей разработке, не мешайте.
Вернувшийся из Праги Пауль Франкен, проживавший в СССР под именем Георга Штрецеля, был поражен,
когда его случайный знакомый настойчиво стал выведывать у него имена немецких «троцкистов»,
находившихся там в эмиграции. Согласно показаниям работника отдела кадров Альберта Мюллера (Г.
Брюкман) информация Франкена о попытке вербовки вызвала в ИККИ настоящий переполох. Первым делом
его спросили, не является ли он сам сексотом НКВД, а получив отрицательный ответ, сами включились в
игру. По поручению Мюллера немец вновь согласился на встречу с потенциальным «резидентом», и
тщательно записал ее содержание в форме диалога17".
Хотя позже собеседник Франкена — германский инженер Ганс Визер был разоблачен как германский шпион
и расстрелян179, сам характер его вопросов свидетельствует о том, что он выполнял задание советских
органов госбезопасности. Очевидно, что «зарубежные троцкисты» после первого показательного процесса
гораздо больше интересовали НКВД, нежели гестапо. Да и у самого Франкена сложилось впечатление, что
его хотели завербовать в агенты советской контрразведки, обещая среди прочего организовать выезд в
Швецию и обеспечить такими дефицитными вещами, как радиоприемник, им-потрные ботинки и кофе.
Ответ на вопрос о том, защищали ли органы госбезопасности своих внештатных сотрудников, арестованных
в ходе «немецкой операции», требует обращения к ведомственному архиву, остающемуся недоступным.
Анализ деятельности сибирских «чекистов» показывает,
178 РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 205. Д. 1481. Л. 35-37.
179 Расстрельные списки. Москва 1935-1953. Донское кладбище. М., 2005. С. 90.
104
что с ними не церемонились и в случае ареста попросту списывали со счетов180. Случай с Гансом Визером, равно как и изученные дела Московского управления, показывают, что это было действительно так.
Оказавшись на Лубянке, сексоты из немцев первым делом заявляли о своей роли добровольных помощников
НКВД, будучи уверены в том, что там «разберутся» и их «вытащат». Однако аппарат действовал в рамках
собственной логики — логики наименьших трудозатрат в условиях максимально упрощенной технологии
следствия.
В результате на арестованного поступала информация, что сотрудничество с ним приостановлено, поскольку
он как секретный сотрудник не оправдал возложенного на него доверия. В обвинительном заключении это
уже трактовалось как «двурушничество» — агент НКВД одновременно выступал и в роли германского
шпиона, что влекло за собой, за редкими исключениями, смертный приговор. Неразбериха усугублялась еще
и тем, что ряд внештатных сотрудников работал на центральный аппарат НКВД, часть — на Московское
управление, а эти учреждения находились в состоянии плохо скрываемой конкуренции между собой. Под
удар попадал и тот, кто отказывался от сотрудничества с НКВД. Проживавшая в Орехово-Зуево Карла Хагге-
Штоке, муж которой не вернулся из Испании, писала из лагеря, что ее отказ местным оперативникам стать
сексотом и доносить на знакомых привел к аресту и осуждению. Правдоподобность этой версии придает то, что Карла была арестована только в конце 1942 г.
В ряде дел сохранились донесения сексотов о поведении и антисоветских высказываниях своих подопечных.
Заметно, что в этих документах явно сгущены краски, их авторы были вынуждены отрабатывать свой хлеб.
Вот один характерный пример — эмоциональный монолог редактора Издательства иностранных рабочих
Герты Дирр в изложении «источника»: «Неужели вы не видите, что народ настолько озлоблен против
руководителей Партии и Советского Правительства, которые ведут к фашизму? В СССР нет Партии, есть
диктатура НКВД и не Ежов является диктатором, он только подставное лицо; все дело делает Каганович.
Сталин давно потерял свое коммунистическое лицо и теперь представляет из себя фашистского диктатора и
стоит на одной доске с Гитлером. Нам сейчас нужно объединиться для совместной борьбы против нынешних
руководителей и с оружием уничтожить их. Народ сейчас представляет из себя пороховой по
Тепляков А. Г. Указ. соч. С. 183-188.
105
греб, достаточно спички, чтобы поднять его и уничтожить верхушку. Народ ждет сигнала».
К стилистике агентурных донесений близки и инициативные доносы, изредка встречающиеся в АСД. Хотя
они сами по себе являются интересным историческим источником, на который в последнее время обращают
внимание западные исследователи181, их место в технологии массовых репрессий, если опираться на
материалы немецких АСД, более чем скромное. Доносы, скорее, мешали органам госбезопасности, ибо в
отличие от вычерпывания картотек и выбивания признаний не поддавались планированию, олицетворяли
собой инициативу снизу и стихийность, которые не поощрялись в условиях культа плановости. Следует
согласиться с тем, что «характер сталинского террора, его сугубая централизация и проведение на основе за-
ранее определенных "контрольных цифр" оставляли немного места для активности "добровольных
помощников" НКВД»182.
И все же не стоит сбрасывать со счетов данный исторический источник при всей его специфичности —
«любой донос обычно содержал в себе не только злые наветы, но и какие-то правдивые фактические
сведения»183, хотя их верификация возможна лишь при предоставлении слова самому обвиняемому. Доносы, равно как и негативные показания свидетелей, являются важным источником при изучении ментальное™
советского общества второй половины 30-х гг. В них находит свое отражение традиционная ксенофобия,
зависть к немцам — выскочкам и надменным «культуртрегерам». Последние в своих спорах отстаивали
техническое превосходство Германии, обвиняли своих русских товарищей, что те не умеют обращаться с