оказался в зоне, куда местные жители предпочитали не заходить. Это были владения Дмит-лага — одного из
островов «архипелага ГУЛАГ», заключенные которого и построили «гордость социалистической
реконструкции» — канал Москва-Волга. Вряд ли на глаза Лаксу попалась заметка в газете «Франкфуртер
Цайтунг», увидевшей свет за несколько недель до его отъезда из Германии. В ней говорилось буквально
следующее: «По сей день еще можно видеть на зеленых берегах канала лагеря для арестованных с колючей
проволокой и сторожевыми дозорами... Долгое
229
время путешественники "Интуриста" еще будут наталкиваться здесь на картины, от которых начинает
щемить сердце». Корреспондент газеты Герман Перцген оказался настоящим провидцем.
Дальнейшее действие развивалось как в настоящем триллере. Бредущего по берегу иностранца в отличном
костюме и с портфелем заметили с катера водной охраны. Его вид был настолько необычен, что его приняли
за артиста, не снявшего грима и не вышедшего из образа — неподалеку находился Дом отдыха Московского
художественного театра. Тем временем Ганс Лаке увидел на берегу лодку и четверых человек вокруг нее, по
виду похожих на крестьян. Лихорадочно листая словари, он сумел умолить их переправить его на тот берег
водохранилища. Уже в лодке Лаке в очередной раз рассказал свою историю и попросил о ночлеге.
Сердобольные попутчики дали ему немного черного хлеба и объяснили ситуацию: они не крестьяне, а
заключенные, и едут не в деревню, а в лагерь.
Наш герой был уже не в том состоянии, чтобы чему-то удивляться. В лагерь так в лагерь, он заявил, что
«меня нигде не задерживали, и здесь не задержат». Можно себе представить, какое изумление это вызвало у
зэков, сидевших за мелкие уголовные преступления. Позже на допросах они признали, что необдуманно
вступили в контакт с иностранцем: «Мы разглядели его и поняли, что он не гражданин СССР, так как
ботинки его были не наши отечественные». В лодке собрался целый интернационал, символизировавший
«победу» сталинской национальной политики — немец устроился на корме, перед ним попеременно
налегали на весла грузин и татарин, украинец и туркмен.
В ходе разговора заключенным Дмитлага показалось, будто пришелец специально просился к ним в лагерь
— очевидно, он рассказывал им о том, что в Германии ему грозит заключение в концлагерь. Так или иначе
четверка согласилась взять его с собой, предоставить ночлег и разделить вечернюю трапезу — тот, кому
нечего терять, скорее придет на помощь ближнему, попавшему в затруднительное положение.
На берегу у ворот лагеря лодку уже поджидал катер водной охраны. После недолгих препирательств Лакса
погрузили в него и отправили в отдел НКВД, занимавшийся охраной канала Москва-Волга. Немец даже не
успел попрощаться со своими попутчиками, которые наверняка тем же вечером рассказывали в своих
бараках об удивительной встрече, скрасившей однообразие их лагерного быта. Впрочем, рассказывать всем
четверым пришлось не только товарищам по нарам. Они были взяты в «оперативную обработку» и
неоднократно допрашивались, что же такого сказал им немец и не пытался ли он за
230
вербовать их для шпионской работы. Из протокола обыска следовало, что «при себе Лаке имел черный хлеб
лагерного происхождения», и от каждого из заключенных требовали признаний, что это именно он
поделился с врагом главной ценностью лагерной жизни.
Лакса отправили на Лубянку и допрашивали с пристрастием, насколько оно было возможно по отношению к
иностранному гражданину. Так, на один из допросов он был выведен 3 октября в 19.55 и возвращен в камеру
на следующий день в 13.15. Согласно протоколам допросов наш герой непрерывно повторял: «Я боялся, что
полиция меня арестует за близкое знакомство с немецкой девушкой», и потому принял решение любой
ценой остаться в Советском Союзе. Следователь не особенно старался раскручивать «шпионский след» —
слишком уж очевидной и даже комичной была ситуация. При Лакее были найдены и ваучер Интуриста, и
словари Лангеншейдта, но не было даже фотоаппарата. А в чемодане, оставленном в гостинице, об-
наружились только носильные вещи. Немец стойко отрицал обвинения в шпионаже, так и не рассказал он
следователю и о том, кто же поделился с ним пайкой лагерного хлеба.
Конец следствия был легко предсказуем — по обвинению в шпионаже Ганс Лаке, уроженец Берлина 1914 г.
рождения, немецкий еврей, был выслан в Германию. Он попал в одну из первых групп насильно
отправленных на родину германских граждан и пересек границу в Негорелом уже 20 января 1938 г. Как и
всем остальным, ему выдали паспорт, 10 долларов и железнодорожный билет до Варшавы. По ходатайству
германского посольства в Москве оставленный в гостинице чемодан, равно как и два томика словаря, были
разысканы и отправлены владельцу. Злой насмешкой выглядела надпись на обложке ваучера «Интуриста»,
который сопровождал Лакса в его поездке по Советскому Союзу: «Напишите нам после Вашего
возвращения, остались ли Вы довольны путешествием и что Вам больше всего понравилось».
Семья Борош: ОНИ ИСКАЛИ СПАСЕНЬЯ, А НАШЛИ СМЕРТЬ
На момент ареста 29 июля 1937 г. проживавшему в подмосковных Химках рабочему Тормозного завода
имени Кагановича Карлу Ворошу было 45 лет. Его биография к тому моменту вместила в себя такое
количество событий, что по ней можно было бы составить хрестоматийный образ пролетария-коммуниста,
«солдата партии». Родившийся в потомственной семье гамбургских рабочих, Карл Борош
231
уже в 18 лет стал членом Социал-демократической партии Германии. На судоверфи «Вулкан», где он начал
свой трудовой путь, эта партия имела достаточно крепкие позиции. Опираясь на поддержку квали-
фицированных рабочих, СДПГ уверенно шла к заветной цели — завоеванию парламентского большинства.
Начало Первой мировой войны подорвало казавшуюся незыблемой мирную поступь общественного
прогресса, вновь обратила внимание масс к радикальным идеям как левого, так и правого толка.
Карл Борош остался верен традициям рабочего движения. Его дважды призывали в ряды действующей
армии, он сражался на Западным фронте. После тяжелого ранения в июне 1915 г. он вернулся на свой завод, но ненадолго — в 1918 г. германскому командованию понадобились последние резервы для «решающего
рывка к победе», и Борош вновь оказался в окопах, на сей раз вплоть до капитуляции. Сразу же по
возвращении из армии он вступил в только что образованную Коммунистическую партию Германии,
обещавшую не заниматься парламентским кретинизмом, а поставить все на карту всемирной пролетарской
революции.
Это вполне соответствовало характеру Бороша. В ходе одного из допросов на Лубянке он показал, что с
родителями «с 1915 г. никакой связи по политическим соображениям не поддерживал, поскольку мой отец
Вильгельм Борош являлся социал-демократом и враждебно относился ко мне как к последователю Карла
Либкнехта». Шанс перевернуть обыденное течение жизни представился революционно настроенным
рабочим Германии осенью 1923 г., когда страна достигла пика послевоенного кризиса. Но принятое в
Москве решение о вооруженном восстании ограничилось лишь рядом локальных выступлений. В
гамбургском районе Бармбек, где Карл Борош проживал вместе с женой Гретхен, тоже членом партии, и
двумя сыновьями Фридрихом и Германом, 1913 и 1916 гг. рождения, стали строить баррикады. Естественно, молодой коммунист не мог остаться в стороне от попытки захвата власти, пусть продолжавшейся всего
несколько дней.
При помощи друзей ему удалось избежать ареста, но горечь поражения лишь разжигала жажду борьбы. Став