Утро началось с того, что я чуть не вылил кофе на Игоря. Мой помощник, бедняга, выглядел так, будто сейчас убежит, он явно боялся моего помятого вида, потому что достанется, как обычно, именно ему. Его безупречный костюм тоже был слегка помят, а волосы торчали во все стороны, как у напуганного ежа.
— Максим Игоревич, — пробормотал он, дрожащим голосом, который, казалось, принадлежал призраку. — Я… я продолжаю поиски. Но… кажется, рынок нянь исчерпал себя. Все агентства разводят руками. Говорят, ваш запрос… специфический.
— Исчерпал? — мой голос был похож на скрежет несмазанных шестеренок, на звук ржавой пилы, которая пытается распилить алмаз. — Игорь, если ты не найдешь мне няню, я лично отправлю тебя на Северный Полюс. Без зарплаты. Без еды. И без обратного билета. Ты будешь там жить с белыми мифутками и рассказывать им свои проблемы. И, поверь, это будет хуже, чем слушать шкашки Анютки.
Я вылетел из квартиры, словно пробка из шампанского, которое слишком долго трясли, а потом еще и уронили с двадцатого этажа. Мой "Мерседес", обычно послушный, как верный пес, сегодня казался мне слишком медленным, словно черепаха, которая решила участвовать в гонках Формулы-1. Я летел по улицам Москвы, игнорируя пробки, светофоры и здравый смысл, который, казалось, покинул меня вместе с последними каплями сна. Мой мозг работал на пределе, пытаясь придумать, как решить эту "детскую" проблему, которая оказалась сложнее, чем слияние двух транснациональных корпораций, покупка новой страны или изобретение вечного двигателя.
И тут начался дождь. Как будто мне мало было этого цирка, небеса решили подлить масла в огонь, а заодно и окатить меня ушатом холодной воды. Крупные, жирные капли барабанили по крыше машины, превращая дорогу в зеркало, в котором отражались мои несчастья. Я выругался. Громко. Ненавижу дождь. Ненавижу пробки. Ненавижу детей. Ненавижу весь этот мир, который решил, что я – идеальный кандидат на роль отца-одиночки, способного справиться с четырехлетней мифуткой.
И тут она. На остановке. Вся такая… пышная, явно деревенская. С зонтиком, который, казалось, был сделан из лоскутов, собранных на распродаже после нашествия моли всех цветов радуги. И вот она, эта девушка, стояла прямо у края лужи. Лужи, которая была размером с небольшое озеро, способное вместить пару-тройку китов.
Мой мозг, затуманенный бессонницей, яростью и предчувствием надвигающейся катастрофы, среагировал на лужу слишком поздно. Или слишком быстро. Или просто не среагировал вообще, потому что был занят перевариванием очередной шкашки Анютки про говорящих ящериц. Я нажал на газ. Вода взметнулась фонтаном, словно гейзер, который решил устроить представление в центре Москвы, и обрушилась прямо на нее. На девушку.
Я резко затормозил. Мой "Мерседес" встал как вкопанный, словно его пригвоздили к асфальту. Я уставился в зеркало заднего вида. Девушка стояла, мокрая до нитки. Ее волосы, русые и растрепанные, прилипли к лицу, как мокрые водоросли. Одежда, какая-то бесформенная кофта и джинсы, облепила ее пышную фигуру, словно мокрая тряпка, которая только что пережила стирку в центрифуге.
Я уже открыл рот, чтобы выдать очередную порцию сарказма, достойного Нобелевской премии по остроумию, но тут раздался голос с заднего сиденья. Голос, который я теперь узнавал из тысячи, голос, который стал для меня симфонией хаоса.
— Папа, ты опять кого-то обидел! — заявила Анютка, которая, к моему удивлению, не спала, а внимательно наблюдала за происходящим, словно режиссер, оценивающий новую сцену для своего фильма. — И тетя моклая как лыбка!
Я обернулся. Анютка сидела, прижавшись к медведю, и смотрела на меня с осуждением. С осуждением! Моя четырехлетняя дочь, которая еще вчера требовала "шкашки пло динозавлов", теперь читала мне мораль, словно я был нерадивым школьником, а она – строгой учительницей.
— Это не я виноват, что люди не умеют ходить, — буркнул я, пытаясь сохранить остатки своего достоинства, которые таяли быстрее, чем мороженое на экваторе. — Она стояла слишком близко к дороге. Это ее проблемы.