священные права, за которые мы сражаемся? Разве ты не читаешь газет? О'Флаэрти. Читаю, когда попадаются, сэр. В окопах не на каждом шагу
околачиваются мальчишки-газетчики. Но, конечно, я все-таки читал в этих
самых газетах, что нам до тех пор не побить бошей, пока мы не сделаем
лордом-наместником Англии Горацио Ботомли. Правда это, сэр Пирс, как вы
думаете? Сэр Пирс. Что за вздор ты городишь! В Англии нет никакого лорда-наместника.
Наш лорд-наместник - король. Все дело в патриотизме. Неужели патриотизм
ничего для тебя не значит? О'Флаэрти. Совсем не то, что для вас, сэр! Для вас патриотизм - Англия и
английский король. Для меня и таких, как я, быть патриотом - это значит
ругать англичан такими же словами, какими английские газеты ругают
бошей. А какая польза от этого Ирландии? Из-за этого патриотизма я
остался неучем, потому что только им и была забита голова моей матери и
ей казалось, что тем же надо забивать голову и мне. Из-за этого
патриотизма Ирландия осталась нищей, потому что мы не старались сами
стать получше, а все похвалялись, какие мы славные патриоты, раз честим
почем зря англичан, которые ничуть не богаче, да, верно, и не хуже нас.
Боши, которых я убивал, были, не в пример мне, ученые люди. А какой мне
прок от того, что я их убил, да и кому от этого прок? Сэр Пирс (оскорбленный в своих лучших чувствах, говорит ледяным тоном).
Весьма прискорбно, что ужасный опыт этой войны, самой великой из всех
войн, известных человечеству, ничему тебя на научил, О'Флаэрти! О'Флаэрти (с чувством собственного достоинства). Вот уж не знаю, великая ли
эта война, сэр. Большая война - спору нет, но ведь это не одно и то же.
Новая церковь отца Квинлана - большая церковь; из нее можно выкроить не
одну такую часовню, как наша старая. Но моя мать не раз говорила, что
истинной веры куда было больше в старой часовне. И на войне я понял,
что, может, мать и права. Сэр Пирс (мрачно фыркает). М-да... О'Флаэрти (почтительно, но настойчиво). И еще кое-что я понял на войне, сэр.
Прошу прощения за смелость, но это касается вас и меня. Сэр Пирс (все так же мрачно). Надеюсь, О'Флаэрти, я не услышу от тебя ничего
неподобающего? О'Флаэрти. Нет, сэр, я только хотел сказать, что могу теперь сидеть и
разговаривать с вами, не стараясь вас одурачить, а за всю вашу долгую
жизнь, сэр, так с вами не разговаривал никто из ваших арендаторов или
ихних ребятишек. Это и есть настоящее уважение. Правда, вам, может,
больше по душе, чтобы я дурачил вас и врал вам по старой привычке. Ведь
и здешние парни - храни их господь! - с утра до ночи готовы слушать,
как я одолел кайзера, которого, всему свету известно, я и в глаза-то не
видал, только бы не услыхать от меня правды. Но я не могу больше
пользоваться вашей доверчивостью, пусть вам даже покажется, что я не
очень почтителен или вовсе загордился оттого, что получил этот крест. Сэр Пирс (растроганно). Полно, О'Флаэрти, полно тебе! О'Флаэрти. Да и то правда, на что мне этот крест, если бы к нему не
полагалась пенсия?! Будто я не знаю, что есть сотни людей таких же
храбрых, как я, только ничего им не перепало за всю их храбрость, кроме
ругани сержанта да нагоняев за ошибки тех, кому по чину полагается быть
умнее. Я научился большему, чем вы думаете, сэр. Да и откуда такому
джентльмену, как вы, знать, какой я был жалкий самодовольный дурень,
когда, заделавшись солдатом, ушел отсюда шагать по свету? Что проку от
всего вранья, бахвальства и притворства? Все равно придет день, когда
дружка твоего убьют рядом с тобой в окопе, а ты и не поглядишь в его
сторону, пока не споткнешься о беднягу. Да и тогда разве что крикнешь
санитарам, какого черта не уберут его с дороги. Зачем мне читать
газеты, где меня морочат и обманывают те, кто спрятался за моей спиной,
а меня послал под пули. Уж лучше не говорите вы ни мне, ни другому
солдату, что это правая война. Правых войн не бывает. И вся святая вода
отца Квинлана не сделает войну правым делом. Так-то оно, сэр! Вот вы и
знаете, что думает кавалер ордена Виктории О'Флаэрти, и можете судить о
нем лучше тех, кто знает только, что он сделал. Сэр Пирс (ему ничего не остается, как снова с добродушным видом повернуться
к О'Флаэрти.). Как бы то ни было, ты был мужественным и отважным
солдатом. О'Флаэрти. А уж это один бог ведает, генерал, ему виднее, чем нам с вами.
Надеюсь, он не осудит меня слишком строго за мои дела. Сэр Пирс (сочувственно). Ну конечно! Кому из нас не случалось порой
задумываться над такими вопросами, особенно когда мы несколько
переутомлены. Боюсь, мы совсем измотали тебя этой вербовкой. Но на
сегодня все отставим, а завтра воскресенье. Я и сам выдохся. (Смотрит
на часы.) Пора пить чай. Не понимаю, что могло задержать твою матушку. О'Флаэрти. Старушка, небось, совсем загордилась, что будет пить чай не на
кухне, а за одним столом с вами. Уж она теперь разрядится в пух и в
прах и станет заходить по пути во все дома, чтобы покрасоваться да
рассказать, куда она идет. И весь приход будет локти кусать от зависти.
А все-таки нехорошо, что она заставляет вас дожидаться ее, сэр! Сэр Пирс. Ну, это пустяки, в такой день ей все простительно. Жаль, моя жена
в Лондоне, она от души была бы рада твоей матушке. О'Флаэрти. Знаю, сэр, знаю! Она всегда была добра к беднякам. Ее светлость,
храни ее господь, вроде как в игру играла, ей и невдомек, какие мы