В тексте Зосимы этот дух, Эон, предстаёт как священник внутренних святынь. Юнг связывает имя Эон с Сабаэном Юнаном (сыном Меркурия), который считается основателем алхимического искусства.[37] Также, оно может относиться к Джоан-Митефу, жрецу, который занимался превращением царя в Осириса через его символическую смерть и возрождение. Слово «joun» означает «кожа», «пальто» (!), «mutef» — «его мать», что, по мнению А. Морэ, может содержать намёк на символизм перерождения.[38] В могиле Сети сын короля (представленный богом Гором) изображается как священник Джоан-Митеф. Таким образом, праздник «Хеб-Сед» служит обновлению короля, т. е. относится к символике изготовления философского камня, пронизывающей всю алхимическую традицию.
В свете такой исторической амплификации «маленький несчастный человек» из видения упомянутого выше пациента выступает как «духовный проводник» в процессе одухотворения или «сублимации» телесной субстанции, необходимой для изготовления философского камня. Такой процесс гораздо более значим, чем простое физическое исцеление. И, действительно, голос из видения говорит, что пациенту представится возможность многое пережить и сделать, т. е. быть свидетелем «великого делания» алхимической трансформации. Т. к. это делание не является христианским, переживающий такой опыт субъект может сомневаться в том, чтобы посвятить себя ему.
Голос из видения пациента оставляет его с необходимостью выбора: раствориться в свете и умереть или помогать «маленькому человеку». И голос хвалит сновидца, когда тот выбирает второе. Это напоминает столь же загадочное поведение bа (бессмертной части души) пресыщенного жизнью египтянина, когда между ними возникает разговор о том, стоит ли этому человеку жить дальше или же покончить жизнь самоубийством. Ba рассказывает ему несколько притч, критикующих его излишне эмоциональное, нетерпеливое и отчаянное отношение к жизни, но не даёт ему однозначного совета, что он не должен совершать суицид, но говорит следующие слова:
Оставь свой плач, ты, принадлежащий мне, мой брат! Ты можешь по-прежнему стремиться в печь, а можешь продолжать цепляться за жизнь, как скажешь.[39] Но пожелай, чтобы я остался здесь, если ты решил отказаться от Запада, или пожелай достичь Запада и чтобы твоё тело предали земле, а мне — поселиться здесь, когда ты покинешь эту жизнь. В любом случае, нам нужно разделить этот дом вместе.[40]
Как объясняет Гельмут Якобсон, «дом», который ищет этот уставший от жизни человек, представляет собой состояние «пребывания вместе с кем-то», «приобщения ко всему человечеству» с помощью bа, «объединения со всем человечеством».[41] Пациент, которого цитирует Хампе, заявляет о похожих переживаниях «встречи с другом», который пробудил в нём надежду, которого он никогда не забудет, который на его стороне и говорит из него, изнутри».[42]
C психологической точки зрения, это означало бы, что Самость, находящаяся над эго, внутренняя духовная сущность человека удивительно равнодушна к вопросу жизни и смерти. Важно только великое делание, завершение внутренней целостности, которое достигается благодаря установлению контакта с Самостью. Распад Б-сознания, который описывает Окленд Гиди, с этой точки зрения будет только первым этапом алхимического делания, целью которого станет создание нового, бессмертного тела.
Египтяне понимали этот символический процесс конкретно и подвергали мёртвое тело ритуалам бальзамирования, которые, согласно текстам Зосимы, также имеют отношение к гомункулусу. Таким образом, в этом процессе из грубого материального тела извлекается часть психической энергии, которая затем преобразуется в новое, пневматическое тело.
Во всяком случае, это было основным смыслом алхимической традиции. В описанном Хампе и Муди опыте переживания пациентами клинической смерти нет намёков на стадии этого процесса, вероятно, потому что после определённого момента вернуться к прежнему телу уже невозможно. Как мы увидим позже, возможно, ключ к пониманию этих процессов кроется в символизме невесомого или нетронутого огнём камня.