Затем Сент-Ив взял с вешалки сюртук, убрал карандаш и записную книжку в карман и вышел во внутренний двор, вдыхая восхитительный аромат благодатного ливня. Он взглянул на небо, подивился облакам, разнообразию их форм, равно как и фантастическим очертаниям просветов между ними. Одни плыли по небу совсем низко, другие высоко — как им, черт возьми, заблагорассудится. «Что есть облако, — думал он на ходу, — как не эфирная бочка с дождем, плывущая в небесах».
Его осенило, что нужно достать записную книжку, найти место под крышей и немедленно записать эту мысль, но сейчас, на просторе, его влекла вперед неумолимая сила, бурлившая в жилах. Он прошел по Нижней Темз-стрит, у подножия холма Фиш-Стрит-Хилл, откуда струился мощный дождевой поток, и немного постоял в нем, внимательно наблюдая за тем, как вода заполняет его ботинки; колокола на церкви Святого Магнуса-Мученика отбили полночь.
Фиш-Стрит-Хилл — многообещающее название само по себе.
— Ха! — крикнул он, вскинув вверх руки и воздев лицо к небесам. Он пошел наискосок по Кинг-Уильям-стрит. Дождевая вода струилась по его лицу, стекала под рубашку через расстегнутый воротник, капала с кончиков пальцев. Вода шумела в желобах вдоль крыш и хлестала из отверстий водосточных труб, вливаясь в общий поток. На его глазах улицы буквально превращались в полноводные ручьи — притоки, несущие свои воды в великую Лондонскую реку и дальше, в море, колыбель всей жизни на Земле…
С превеликим удивлением он обнаружил, что на него смотрит огромная жаба, восседающая над дверью трактира «Полжабы». Он не помнил, сколько прошло времени, не помнил, куда шел, с тех пор как услышал полночный звон колоколов.
ВЛАЖНЫЕ СНЫ
Он очнулся чуть позже и обнаружил себя в невероятно чистой широкой реке. Далеко внизу, в толще воды, в струях течения колыхались водоросли и спешили к морю прозрачные, словно полосы стекла, угри. Хрустальная вода, теплая как парное молоко, синее небо над головой и серебристое море вдалеке. Эту реку он никогда раньше не видел, даже во сне — он сознавал, что спит, и подумал, что в этой реке, возможно, слились все реки мира, как в некоем идеале реки или самого сна. В своем сне он плыл, лежа на спине, глядя в небо, но при этом, не поворачивая головы, видел и все под собой: серебряных угрей, плывущих в море навстречу своей судьбе, колышущуюся полупрозрачную зелень водорослей и блики солнечного света.
Река, неся его в своих водах, вернула ему блаженное чувство покоя и сознание, что он отсутствует неопределенное время. «Сон, — подумал он, — сон внутри сна». Его вынесло в бескрайнее прозрачное море, берега вскоре скрылись вдали, а океанское течение, река среди моря, влекло его все дальше, в оазис тишины в сердце бесконечного умиротворения. Его охватило желание оказаться как можно скорее в этом переливающемся бирюзовом мире безграничного покоя и ясности, мире водорослей и подводных тварей, среди которых он плыл в зеленоватых солнечных лучах. Какая-то его часть узнала это место — воспоминание детства, подумалось ему, или образ из детских снов.
Проснулся он, сотрясаясь от озноба, с адской головной болью. Сон оставался по-прежнему ярким — реальнее, чем темная комната вокруг, — не рассеиваясь и не спеша улетучиться из памяти, что искренне его обрадовало, несмотря на горечь пробуждения. Сент-Ив закрыл глаза и попытался сосредоточиться, но его лихорадочно бодрый ум отказывался сосредотачиваться. Он очень тихо поднялся с кушетки, где спал, и пробрался по стенке к шкафу. Трясущимися руками высыпав содержимое двух пакетиков порошка в стакан, он налил в него воды из кувшина, выпил и замер, дожидаясь, пока порошок успокоит натянутые нервы.
ЛАРКИН СПРАВЕДЛИВАЯ
Элис проснулась внезапно и поняла, что в комнате, кроме нее, никого нет; рядом с ней на кровати лежала раскрытая книга. Сквозь щель между занавесками бил луч солнца; от вчерашней непогоды не осталось и следа. Она немного посидела, собираясь с мыслями, и вспомнила, что намеревалась читать до возвращения Лэнгдона. Должно быть, так и заснула. Лампа, конечно, горела, пока в ней не закончилось масло. Лэнгдон, видимо, так и не возвращался. В постели он не спал, даже поверх одеяла. Однако его подушка пропала.
Он должен был вернуться. Тут она заметила, что в лампе осталось немного масла. Значит кто-то — Лэнгдон? — тихо погасил лампу уже очень поздно ночью.
Она выбралась из постели и поняла, что он провел ночь на жесткой кушетке, где так и лежала его взятая с постели подушка и горка плюшевых пуфиков — судя по всему, со скамеек в пивной внизу. «Как странно, — подумала она, — но наверняка этому есть какое-то объяснение». Ей пришло в голову, что он мог простудиться, пока бродил под дождем, и поэтому решил провести ночь на кушетке, а не рядом с ней. Наверное, зарылся в подушки, чтобы согреться, а потом рано проснулся и спустился вниз.