Или не казалось?
Нет, нет, нет… Хватит! Больше не могу об этом думать. Пусть будет, как есть, мне все равно. Я устала. Я хочу домой.
«А где дом-то?» - насмешливо прозвучало в голове.
Плевать! Я выдохнула белесое облачко дыма и поглядела, как оно тает в морозном воздухе. Плевать… Потом, легко и бесшумно пробежав по льду, нырнула в успокаивающую темноту проруби.
2.4
Пели хорошо, слажено, громко. Особенно старалась запевала – осанистая баба в распахнутой шубе, обнажавшей дебелую шею. От ее голоса, словно от иерихонской трубы, вибрировали дощатые заборы и отшатывались попавшие под звуковой удар лошади, сбивая ровную цепочку саней. Над головными санями кренилось соломенное чучело в рваном женском платье, его со свистом и хохотом выравнивали и под незатихающее гудение рожков, стук трещоток и хриплый звон бубенцов тянули дальше. А запевала без перерыва затягивала новую песню, еще громче прежней, и в задорном приплясе на полной груди весело подскакивали яркие бусы, похожие на ягоды рябины. Я не знала ее имени, но лицо – сейчас задорное, живое, румяное от крика и горячего сбитня – не скоро позабуду.
В глаза словно швырнули пригоршню соли, и все вокруг стало быстро расплываться. Не мигая, я отстраненно вглядывалась в размытый мир, поделенный на полосы: белая светящаяся – снег, темная, неровная – избы и заборы, сизо-розовая – небо. В них, как в калейдоскопе, дрожали яркие пятна, складываясь в треугольники красного золота.
Веки дрогнули, и мир, хоть и не сразу, обрел прежнюю четкость.
Костры горели хорошо, высоко, жарко.
Санный ход потянулся на новый круг, четвертый или пятый, а, может, уже шестой или седьмой по счету. Над каждыми санями растрепанным солнышком торчало оплетенное разноцветными лентами, утыканное сухими колосьями колесо. Даже ребятня тащила на салазках скрученные из соломы обручи. На закате все это сложат в общий костер, чтобы горело ясно и долго не гасло… Важное дело – похоронить зиму, как следует. Сыто и пьяно, не жалея ни рук, ни ног, ни глотки, ни задов, раскатывая ледяные горки аж до самой середины реки. Слюдяные окна мутнеют от блинного чада, запах сдобы кружит голову, объевшиеся вороны уже не клюют, а лениво перетаскивают с места на место раскрошенное печево. В этот день никто не остается без угощения, даже змее за околицей отсыпано с горкой. Наверное, я единственная, кто к нему не притронулся, хотя есть еще время до заката. А потом все, что останется, пойдет в общий костер, чтобы пращуры, коих поминают сегодня вместе с зимой, не были обижены.
Странное это дело – поминки усопших мертвецами. Или все-таки живыми?.. Или ни теми, ни другими? Я вздохнула:
- Ладно, выходи уже. Что ты там пыхтишь?
Через минуту под валенками неуверенно заскрипел снег. Я подавила усмешку. Налопался пирогов с капустой и луком, запил все квасом поядреней – и думал, я его не учую?
- От кого прячешься?
- Змея прячется, а я мимом иду, - смущенно буркнул Мих. Положительно, прятки сегодня ни у кого не заладились.
- Куда-то не туда идешь. Ваши, вон, к торгу потянулись, скоро зиму жечь будут.
- Моя дорога – не твоя забота!
- О, с этим не поспоришь… - Я перевела взгляд на избы. Сани с соломенным чучелом завершили очередной круг и сейчас торжественно заворачивали к церкви. Крики и песни сделались еще громче. – Что это у вас за традиция такая – каждый месяц зиму хоронить?
- Чего?
- В прошлом месяце уже хоронили.
- Ты чего болтаешь, змеевна? Не было такого!
- Нет? Ну, извини. Приснилось, наверное… - Я тихо подула на лапу, любуясь тонкими завитками дыма. Мы помолчали, потом я спросила: – Брат где?
- А? Чего? – Мих вышел из задумчивости и глянул на меня с подозрением. – Тебе зачем?
- Ты здесь, а за ним кто присматривает?
- Агафья Славишна обещала…
- Значит, недоглядела.
Мих вспыхнул так, что кончик острого носа заалел яркой каплей, а я осторожно завернула хвост, выталкивая из-за сугроба знакомый куль. От полноценного снеговика его отличало разве что отсутствие ведра на голове и метлы в руке, а также слишком румяные щеки и чересчур ясный взгляд.
- Тебе с кем быть сказано было? – напустился старший на младшего, встряхивая мальца так, что снег с шапки и тулупчика полетел хлопьями. – У, неслух! Дождешься еще, в кадку тебя посажу, жерновом прижму, сквашу да вон, змеевне отдам – пусть лопает!