Я сердито сглотнула и отступила на полшага. Еще не поздно уйти… Какие дела могут быть у змеи с книжником? О чем таком важном я могла бы его спросить? Сделают ли ответы мою жизнь здесь проще и понятней? Уже слишком много вопросов.
Еще шаг, и хвост упирается в дверь. Не поздно ли? Сквозь нарастающий шум в ушах чей-то смутно знакомый, немного усталый голос отчетливо произнес: «Что ж вы хотите, Мариночка Алексеевна? Жизнь – это вечный бой. Больше твердости, коллега, больше металла».
Сердито встряхнувшись, я решительно уселась у расписного печного бока и огляделась.
С высокого светлого потолка хитро подмигивали позолоченные звезды. По стенам струились молочные реки, кисельные берега расцветали невиданными кущами в причудливом сплетении чудовищных птиц и зверей. В красном углу, в резном трехстворчатом киоте парили древние образа, черные от времени, закаменевшие в жутковатой своей красе. Не отрываясь, они следили за мной бездонными впадинами глазниц, в глубине которых ворочались мысли, слишком тяжелые, чтобы их мог понять человек или даже змей.
Гладкие медные бока самовара издавали чуть слышный комариный звон. Чай в чашках пах цветущим летним лугом, молоко – медовой пасекой. У разомлевшего Или влажно блестели порозовевшие щеки, лоб и нос, глаза сияли голубыми звездочками. Обеими руками он держал круглую шаньгу, забывая откусывать. Его брат шумно дул в блюдце, потом отхлебывал из него короткими отрывистыми глотками. Тени Аггатияра и Агафьи наливались желто-оранжевым теплом, будто угли в печи.
Самовар гулко булькнул, и Иля рассмеялся. Агафья унесла его на печь. Подпирая ладонью тяжелеющую голову, я слушала, как она шуршит одеялом, подушкой, что-то долго оправляет за вышитой печной занавеской и наконец затягивает тонким дребезжащим голосом:
Зоря, моя зоренька,
Зоренька вечерняя,
Не спеши, красавица,
Не спеши, родимая.
Душенькам потерянным
Освети дороженьку
Вдоль по небу черному,
По ковру, по снежному…
По ковру, по снежному,
По хвосту вороньему,
По хвосту вороньему
В землю беловодскую…
Из-под смыкающихся век красные и синие фигуры на печи видятся все ярче и объемнее. Они похожи на тех, кого я знаю, но никак не могу вспомнить, чьи имена толкаются в горле, вертятся на кончике языка… И я тоже среди них, неназванных, иная, не похожая на себя нынешнюю. Мы все не то летим, не то плывем по волнам зелено-голубых огней, под пение серебряных труб, вслед за дивным крылатым кораблем, похожим на огромного поседевшего ворона…
…и кто такая Марина?
Глава 2
То, что мы знаем – ограничено,
а то, чего мы не знаем – бесконечно.
П. Лаплас
- Зачем пришла, незваная?
Я вскинулась, вырываясь из липкой паутины забытья.
В неярком свете трех лампадок сидящий под киотом Аггатияр походил на еще одного древнего идола. Его собственный свет померк до чуть заметного бледно-коричневого ореола, в глубоких тенях, залегших под ровными бровями, посверкивало что-то похожее на далекие зимние зарницы.
- Простите, что вы сказали? – вежливо переспросила я. Не дождавшись ответа, добавила: - У вас красивый дом. А где же книги?
- Ты, что ли, до книг охотница? – гулко усмехнулся хозяин.
- Почитать не отказалась бы.
- Что, и грамоте обучена?
- Почему нет? – Я нетерпеливо поерзала. По правде говоря, игра с вопросом на вопрос начинала немного раздражать.
- Проверим, что ли? А, Мишаня? – Аггатияр глянул на парня. В тепле и сытости подростка совсем разморило, но он держался, время от времени ожесточенно растирая покрасневшие глаза. – Покажи ей премудрость нашу.
Мих сполз с покрытого ковровой дорожкой сундука, не без усилия поднял тяжелую крышку. Из дубовых недр терпко пахнуло ладаном, воском и скипидаром – аж в носу зачесалось. Беззвучно чихнув в ладонь, я придвинулась ближе и вытянула шею. Внутри сундука, в глубоких гнездах красного бархата лежали обернутые вощеной тканью свертки.
- Что, Мишаня, какую из Вед змее подадим? – гулко пророкотал книжник.
- Белая да Черная не для змеев писаны – не им и читать. Золотая в руки не дастся, а Синяя – помаленьку, - заучено оттарабанил Мих, косясь на меня. Я сделала заинтересованное лицо.