Побывал на камбузе, побеседовал с коками. Продуктами они довольны, поэтому готовят вкусно. И моряки, естественно, довольны. Камбузу надо уделять побольше внимания. На коках лежит очень ответственная задача. И в самом деле, если что-то не ладится, скажем, у электрика, то это не всегда ощущают другие члены экипажа, лишь бы был ход и свет. А вот если у коков что-то не так, это каждый сразу почувствует, едва сядет за стол. А ведь за стол садятся все по нескольку раз в сутки!
Обойти отсеки, поговорить с людьми. Как настроение экипажа? Что волнует? Своевременно откликнуться на вопрос, отреагировать на негативное, дать ход новому, полезному. Заботы…
ПОМОГЛА ЛИ КРИТИКА?
Завершился еще один день нашего большого плавания. Вернувшись в каюту, я по привычке перечеркнул еще одну цифру в календаре. Разменяли вторую декаду.
Сел в кресло и только теперь почувствовал, как сильно устал. Чтобы знать настроение экипажа, надо постоянно бывать с людьми, присутствовать на тренировках, посещать боевые посты, камбуз, лазарет… Все это не только занимает немало времени, но и требует физической закалки. Дело в том, что на подводной лодке, которая разделена водонепроницаемыми переборками, не так-то просто пройти из одного отсека в другой. Надо поднять тугой рычаг кремальеры, нажать на ручку защелки, осторожно придерживая массивную стальную дверь, с определенной ловкостью нырнуть в люк. После этого повторить все операции вновь, чтобы плотно и надежно закрыть дверь.
А дверей-то не одна! К исходу дня чувствуешь, как наливаются мышцы тяжестью. И теперь вот, устроившись в кресле, я с удовольствием наслаждаюсь скупым комфортом каюты, принимаюсь за дневник.
Каждые сутки я стараюсь сделать краткую запись своих впечатлений: поход ведь необычный, многое из того, что происходит сейчас на атомоходе, наши наблюдения за работой техники, за поведением людей, — все это станет материалом для глубокого исследования, анализа. Наш опыт пригодится тем, кто потом пойдет подобной дорогой.
Только сел я подвести итог дня и сделать записи в дневник, как ко мне постучался турбинист второй боевой смены Сергей Червоний.
— Что у вас? — спрашиваю, хотя догадываюсь, что его привело ко мне.
Недавно закончилась передача радиогазеты, в которой прозвучал довольно едкий фельетон о «позабытом, позаброшенном» масляном насосе, который находился в его, Червония, заведовании. Суть этого фельетона сводилась к тому, что масляный насос при очередной проверке комиссией не был в идеальном порядке, как все механизмы на подводной лодке. Чувствовалось, что рука Червония к насосу давненько не прикасалась.
«Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет», — на мотив известной песни беспризорников двадцатых годов «пел» насос в этом фельетоне и «жаловался» на свою сиротскую судьбу. Конечно, не мог Червоний этого не слышать, а если сам не услышал, то ему уж наверняка все рассказали товарищи в деталях, с интонациями и с комментариями.
Червоний стоял и молчал.
— Так что же случилось, товарищ Червоний? — спрашиваю я, стремясь дать разрядку молчанию, которое становилось тягостным.
Он быстро заговорил, загорячился:
— Опозорили по всему кораблю! За весь поход замечаний даже вот такусеньких не було, — показал он на ноготь мизинца, сбиваясь с русского на украинский язык.
Я ждал: пусть выговорится — легче станет. Но он и сам замолчал: его, видимо, насторожило, что я не возражаю.
— Фельетон правильный. Вы уже не первый год служите, знаете традицию подводников и крылатую поговорку: «Техника любит ласку, чистоту и смазку». Всей боевой смене баллы сброшены из-за вашего «позабытого».
Он ушел, а я был уверен, что моряк направился в отсек, где будет работать с тройным усердием, чтобы вернуть себе доброе имя. Самолюбивый парень. Для него этот фельетон был сильнее любого дисциплинарного взыскания.
Я вспомнил, как два года назад состоялась первая наша с ним встреча. Был хмурый, осенний день. Выстроенные в одну шеренгу, прибывшие из учебного отряда молодые матросы зябко поеживались. Около каждого — вещевой мешок, на ногах — рабочие ботинки, добросовестно стоптанные на строевых занятиях в учебном отряде. Все парни будто бы одинаковые. Только лица разные и глаза…
Не знаю чем, но одни, темно-карие, привлекли внимание. Я остановился. Они смотрели как-то особенно доверчиво. Мне захотелось поговорить с этим матросом. Не успел я задать вопрос, как он уже ответил: