Я взял со стола стакан и налил себе капельку виски. Мне казалось, что я ее заслужил. Я сел в кресло, выпил виски и посмотрел на Бруберга. Живительная влага слегка обожгла гордо и наполнила желудок сладостным теплом. Я начал постепенно оттаивать. Между тем Бруберг снова открыл глаза.
— Что случилось? — пробормотал он.
— Обрушился потолок, — ответил я.
Он устало взглянул на меня и опять закрыл глаза. У него был такой вид, будто он смежил их навеки. Я вытер салфеткой лопаточку для пирожных и посмотрелся в нее, как в зеркало. Желвак на шее был большой и красный. Подбородок принял красновато-синий оттенок. Зрелище было не из приятных. Когда-то я был немного красивее. Отложив в сторону лопаточку, я попытался собраться с мыслями. Но это было не так просто. В голове у меня свистел ветер со скоростью двадцать метров в секунду, а по желваку на шее бил тяжелый железный молот. Я уже начал догадываться, что, видимо, обознался в темноте. И набросился совсем не на того, кто меня так разукрасил. Ведь когда меня самого били в саду, Эрнст сидел в комнате. Но какого черта ему понадобилось выходить в сад? И куда девался Хильдинг?
— Где Хильдинг? — спросил я Бруберга.
Он даже не попытался ответить. Только тяжело дышал и изредка постанывал. Я подошел к нему, приподнял его голову и влил ему в рот немного виски.
— Куда исчез Хильдинг?
Но он уже не имел никакого представления о том, кто такой Хильдинг. Это было слишком очевидно.
— Что тут произошло? — спросил кто-то.
Я выпрямился. В дверях стоял Хильдинг с бутылкой в руке. Он подошел к дивану и посмотрел на Эрнста. Потом поднял брови и перевел взгляд на меня.
— Ты опять подрался? — спросил он.
Он стоял совершенно неподвижно с бутылкой в руке и удивленно глядел на Эрнста.
— Однако он весь избит, — сказал Хильдинг.
— Куда ты, черт возьми, запропастился? — спросил я.
— Я? — переспросил Хильдинг, словно пытаясь проникнуть в тайный смысл моих слов. — Я ходил в погреб вот за этим.
И он помахал в воздухе бутылкой, которую все еще держал в руке. Потом несколько неуверенно взглянул на меня.
— Что он делал во дворе? — спросил я, показывая на Эрнста.
— Не знаю. Когда я пошел в погреб за бутылкой, он еще был здесь. Наверное, он захотел подышать свежим воздухом.
— Вполне возможно, — согласился я.
— За что ты его изувечил? — спросил Хильдинг.
— Здесь спрашиваю я, — насмешливо ответил я.
Этому я научился у полицейских.
— Откуда вход в погреб?
Хильдинг подозрительно посмотрел на меня.
— Из кухни, — ответил он. — Дверь возле кладовой.
— Эрнст вышел с черного хода, — сказал я. — Ты ничего не слышал?
— Погреб большой и глубокий, — ответил Хильдинг.
Он снова взглянул на Эрнста. Я бы не сказал, что в его взгляде совсем не было злорадства.
— А ведь тебе может влететь, — заметил Хильдинг. — Ты его просто изуродовал.
— Ты уже говорил об этом, — вспылил я. — Не болтай чепухи. Лучше давай подумаем, как ему помочь!
— А за что ты его так отделал? — спросил Хильдинг.
Я в двух словах поведал ему, что произошло во дворе. Показал огромный желвак на шее и живописный кровоподтек на подбородке.
— Что делал этот негодяй в моем саду? — вдруг возмутился Хильдинг.
Я рассказал ему о том, что видел прошлой ночью, когда фары машины на миг осветили изгородь. И высказал мнение, что, очевидно, этому человеку что-то нужно от хозяина виллы.
— Кто же это мог быть? — спросил Хильдинг.
— У меня есть на этот счет свои соображения, — ответил я.
Этой фразе я тоже выучился у полицейских.
— Это Герман! — закричал Хильдинг. — Он думает, что я убил Мэрту. И хочет мне отомстить.
— Это его право, — возразил я.
Хильдинг принес аптечку и принялся хлопотать вокруг Эрнста Бруберга. Я сказал ему, что теперь он может угостить меня одной из тех толстых сигар, которыми так любит размахивать. Вооружившись сигарой, я сел наконец у телефона, хотя должен был сделать это значительно раньше. Прошло ведь минут двадцать-тридцать, и я, конечно, уже опоздал. Но почему не попытаться?
Я снял трубку и позвонил Эрику Берггрену, Ёсте Петерсону и Герману Хофстедтеру. Услышав ответ, я снова клал трубку на рычаг. Всех троих это порядком взбесило. И больше всех — Германа. Он кричал, ругался и проклинал бездельников, которые названивают к нему среди ночи. Потом обозвал меня хулиганом и другими не менее приятными словами. Поскольку он все равно никогда бы не узнал меня по голосу, я послал его к черту и бросил трубку. Теперь ничего больше не оставалось, как ждать утра.