Эмис был левым, целенаправленно двигавшимся вправо, но образец поклонника Оруэлла в послевоенные годы с не меньшей вероятностью мог быть бывшим консерватором, отклонившимся влево. После того как ранняя смерть и бурный успех "Девятнадцати восьмидесяти четырех" превратили его в легенду, его привлекательность стала универсальной: премьер-министр Тори, призывающий к видению ушедшей Англии; борец за свободу в какой-нибудь засыпанной землей бывшей советской республике; студент-политик, рассуждающий о природе и пользе пропаганды - все они могли обратиться к Оруэллу и найти то, что не только нигде не существовало, но и, казалось, объясняло мир, который сам Оруэлл не имел возможности измерить. Подобно тому, как марксистский критик Раймонд Уильямс, писавший в 1973 году, очарован прозорливостью Оруэлла и его "освобождающим сознанием", считает, что Newspeak, искусственный язык "Девятнадцати восьмидесяти четырех", предлагает "центральное представление" о том, что существует взаимосвязь между социальными и языковыми формами, и удивляется, что "как будто [Оруэлл] видел ролики новостей из Вьетнама", поэтому значительная часть американского электората была достаточно впечатлена сходством современной Америки с антиутопией Оруэлла, чтобы продажи романа на Amazon выросли более чем на 900 процентов в неделю инаугурации Дональда Трампа.
И это, следует сразу сказать, не англо-американский или даже европоцентристский взгляд: можно отметить популярность Оруэлла в Зимбабве, где толпы протестующих против правительства Роберта Мугабе любили сравнивать его с Наполеоном, вожаком свиней с фермы "Манор", или в Мьянме, где местный житель заверил западного журналиста, что "Ферма животных - очень бирманская книга... она о свиньях и собаках, правящих страной". Точно так же слово "оруэлловский" стало одним из ключевых прилагательных современной эпохи, которое бесконечно используется для описания чего угодно - от чрезмерно бдительной системы видеонаблюдения до правительственного плана по созданию идентификационных карт или абсурда культуры отмены, Одно из тех универсальных слов - правильный термин , вероятно, "плавающий сигнификатор" - которое давно оторвалось от своих первоначальных швартовов и улетело на внешние окраины киберпространства, освященное своими пользователями (и не пользователями) в силу своей связи с антиутопическим миром ненависти, принудительного послушания и санкционированного государством подавления, который Оруэлл вдохнул жизнь в свой гебридский фермерский дом три четверти века назад. Например, в мае 2021 года, когда Европейский суд по правам человека постановил, что массовый перехват GCHQ онлайн-коммуникаций был незаконным, не менее трех судей сослались на отрывок из "Девятнадцати восьмидесяти четырех": "Конечно, не было никакого способа узнать, следят ли за вами в любой момент времени".
Все это, естественно, является признаком универсальности Оруэлла. Нужно быть гением, чтобы придумывать фрагменты ментальной стенографии - "Большой брат" и "Комната 101" - вошли в повседневный язык людей, которые с трудом узнают ваше лицо на фотографии и никогда не читали ни слова из ваших книг. Как и Диккенс, Оруэлл - не просто популярный писатель, продавший миллионы экземпляров своих произведений: он тот, кто пробил себе дорогу в самое сердце человеческого состояния и, сделав это, сумел колонизировать ментальный мир как своей эпохи, так и последующих. Как обычно признают даже те критики, которые признаются в своем недоумении по поводу постоянных переосмыслений и расширений оруэлловской индустрии, этот процесс вряд ли остановится в ближайшее время: мир за окном слишком оруэлловский, слишком предопределенный, слишком таинственно предсказанный, чтобы эту связь можно было игнорировать. Примечательно, что, начав процитированную выше статью с вопроса о том, осталось ли что-нибудь сказать об Оруэлле, Энтони Пауэлл заканчивает ее замечанием - это 1982 год, помните, когда холодной войне оставалось еще несколько лет - "что мы могли бы пожелать, чтобы он был здесь и увидел, что происходит в Польше и Афганистане". Четыре десятилетия спустя мы могли бы пожелать, чтобы он был здесь, чтобы увидеть, что происходит в Украине, в Китае и в десятках других мест, где индивидуальная и коллективная свобода находится под угрозой со стороны того, что он однажды назвал "маленькими вонючими ортодоксами, которые сейчас борются за наши души": эти злобные внешние силы, мстительные и настойчивые, которые стремятся помешать нам жить в условиях мира, свободы и самоопределения - и всех других абстрактных существительных, желательность которых Оруэлл провозглашал всю свою короткую жизнь.