Самсонов с удивлением посмотрел на меня.
– Так ты же вроде не куришь?
– Куришь, не куришь… – сказал я сердито. – С тобой закуришь тут. Давай уже, не бухти.
Мы сидели напротив друг друга, пускали в потолок тугие струи и геометрически выверенные кольца дыма. Я отметил про себя, что не растерял квалификации и мои кольца получаются ничуть не хуже самсоновских. А ведь не курю уже столько, сколько иные и не живут.
Напряжение понемногу спадало. У меня с непривычки кружилась голова, и это было прикольно.
– Что, приторчал? – спросил Валерий, видя мое состояние.
Я кивнул неопределенно: мол, понимай как хочешь.
– Ты не серчай, – продолжил Самсонов. – Сам понимаешь… – Он не договорил фразу и начал другую: – Не знаю, что за лажу ты мне тут впариваешь, и о чем идет речь, представления не имею. Поэтому давай так: жизнь покажет. Она, брат, все показывает. – И протянул мне руку.
Я пожал ее и направился к выходу. Говорить больше было не о чем. Все, что требовалось, сказано. Конечно, слово «брат» Самсонов употребил в ироничном смысле своего времени, он другого и не мог знать. Но мне оно почувствовалось совсем иначе – так, как его стало принято употреблять в моем будущем.
Да, жизнь покажет, думал я, выходя из кабинета следователя. Она все показывает. Тут Самсонов был, безусловно, прав. Стало быть, поживем – увидим. Только вот я никак не ожидал, что она покажет все неожиданно быстро, даже стремительно. Да еще так, что впору будет вспомнить еще одну пословицу – «Человек – сам кузнец своего счастья». «И несчастья», – добавил бы я. А еще подумав, присовокупил бы: «И хлопот».
– Воронцов!
Я не успел смыться на законный выходной после дежурства и оказался пойман нашим начальником уголовного розыска.
– Воронцов, – Николай Иванович потянул меня в сторонку, – вчера что, в тридцатом очень шумели после отбоя?
Тридцатым как раз и был кабинет сыщиков по промзоне, которых мне вчера пришлось деликатно призывать к бдительности. И хоть Николай Иванович своим вопросом постарался отмежеваться от соучастия в состоявшемся безобразии, я ему не поверил. Но, поскольку начальник – он, как известно, и в Африке начальник, свое неверие я оставил при себе. Просто признался:
– Да, было такое.
– А ты, случайно, не видел: ответственный от руководства в дверь не ломился?
– На моих глазах – нет. Только я ведь, Николай Иванович, в коридоре не торчал. Других дел прорва была.
– А кто тогда ломился, не знаешь?
– Я раза три подходил, стучал, чтобы с ума не сходили.
– Ты? – с явным облегчением переспросил наш начальник, и стало видно, что его отпускает. – Замполиту говорил? – задал он тем не менее контрольный вопрос.
– Николай Иванович… – врастяжку произнес я, демонстрируя обиду.
– Ладно, ладно, верю, – похлопал меня по плечу шеф. – Иди отдыхай.
И я пошел. Но сначала в свой кабинет – переодеться.
Некоторое время назад даже представить себе было невозможно, чтобы прийти на работу в гражданке, а потом уже здесь переодеться. Считалось, что уж если тебе положено быть сегодня в форме, так и будь в ней. Или, может, ты стесняешься продемонстрировать народу достойный облик советского милиционера? Но постепенно сыщики и следователи пробили брешь в этом правиле, и оно тихонько умерло. Да тут еще подоспел американский фильм «Новые центурионы», в котором у копов в полицейском участке были предусмотрены комфортные раздевалки, и никто не требовал от них вне службы демонстрировать всякие там достойные облики американского полицейского.
Глава четвертая
Командировка на второй этаж
Боря, то есть капитан милиции Борис Михайлович Рябинин, имел обыкновение влетать в любой кабинет стремительно, словно маленький вихрь. Вот и теперь, когда мы с Титаном обдумывали важный вопрос – попить ли нам просто чайку со свежими булками, которые я купил около ресторана «Русь», или вылезти до здешней столовой? – так он и влетел. Ну вот, а мы только-только решили, что в столовку сходим, но суп брать не станем, а вот второе еще куда ни шло, а потом все это дело «заполируем» выпечкой с чаем.