- Конечно, это просто абсурд - Фрэнк вообще не может рассуждать о социальном положении великих людей Англии. Он никогда не занимал социальное положение, сравнимое с моим! (раздраженный тон Оскара заставил меня улыбнуться, но я никогда и не претендовал на такое положение).
У него был дом на Парк-Лейн, ему принадлежала «The Saturday Review», и у него была определенная власть, но я был гвоздем любой вечеринки, самым желанным гостем повсюду - в Кливдене, в Тэплоу-Корт и в Кламбере. Разница вот в чем: Фрэнк гордился знакомством с Бальфуром, а Бальфур гордился знакомством со мной, понимаешь? (Я так заинтересовался, что не осознавал, что подслушивать - некрасиво: я улыбнулся, услыхав, что горжусь знакомством с Артуром Бальфуром, мне никогда не приходило в голову, что я должен этим гордиться, но, несомненно, Оскар в целом был прав).
Когда Фрэнк рассуждает о литературе, это просто смешно. Он претендует на то, чтобы привнести в литературу новые стандарты, он именно это и делает - позволяет Америке судить Оксфорд и Лондон, как если бы Македония или Беотия судили Афины - просто смешно! Что американцы могут знать об английской литературе?...
Но вот что интересно: он много читает, у него есть своя точка зрения. Он невероятно хорошо понимает Шекспира, но принимает искренность за стиль, а поэзия ради поэзии вовсе его не трогает. Ты слышал, как он сам это признал вчера вечером...
Он поистине смешон, курьезно провинциален, как все американцы. Оцени эти иеремиады из уст человека в меховой шубе! Фрэнк комичен. Но он поистине добр и дерется за своих друзей. Он очень помог мне, когда я был в тюрьме: симпатия для него - нечто вроде религии, вот почему мы можем встречаться без убийства и расставаться без суицида...
Разговаривать с ним о литературе - всё равно что играть в регби...Я никогда не играл в футбол, ты ведь знаешь. Но разговоры с Фрэнком о литературе очень похожи на игру в регби, где тебя в итоге жестоко зашвырнут в твои собственные ворота, - Оскар довольно рассмеялся.
Я бездумно слушал его речь, как слушал всегда, наслаждаясь самой музыкой высказывания. Во время паузы в монологе Оскара я вышел и направился в соседнюю комнату, чувствуя, что намеренно подслушивать - недостойно. В целом мнение Оскара обо мне не отличалось добротой: он не желал слушать мнения, отличающиеся от его собственного, и ему никогда не приходило в голову, что Оксфорд находится не ближе к меридиану правды, чем Лоуренс, штат Канзас, и, уж конечно, он столь же далек от Рая.
Через несколько недель я покинул Ла-Напуль, поехал проведать друзей. Оскар писал мне, жаловался, что без меня стало скучно. Я послал ему телеграмму и поехал в Ниццу, чтобы с ним встретиться, мы пообедали в «Кафе де ля Режанс». Оскар был ужасно угнетен, но в то же время - полон решимости бунтовать. По приезде в Ниццу он остановился в отеле «Терминус», гостинице нижайшего сорта возле вокзала, но через два-три дня хозяин гостиницы зашел к нему и сказал, что он должен покинуть отель, потому что его номер сдали другому постояльцу.
- Фрэнк, очевидно, кто-то сообщил ему, кто я такой. Что мне делать?
Вскоре я нашел для Оскара отель получше, где к нему хорошо относились, но, кажется, этот инцидент после случая с Александером его напугал.
- На побережье слишком много англичан, - сказал мне Оскар однажды. - И все они грубы со мной. Думаю, мне нужно поехать в Италию, если ты не против.
- Весь мир открыт перед тобой, - ответил я. - Я буду только рад, если ты найдешь для себя комфортное место, - и дал ему сумму, которую он хотел. Он задержался в Ницце почти на неделю. Я видел его несколько раз. Один раз он пообедал со мной в «Резерве» в Больо, наслаждался красотой залива и его спокойствием. Посреди обеда пришли какие-то англичане и грубо выказали Оскару свое недовольство. Оскар сразу скукожился и побыстрее нашел отговорку, чтобы уйти. Я, конечно же, ушел с ним. Мне было невероятно его жаль, но я чувствовал, что не могу его удержать, точно так же, как не смог бы его удержать, если бы он решил броситься в пропасть с обрыва.
ГЛАВА XXV
"Боги справедливы - с помощью сладостных нам пороков они нас карают».
Я вновь увидел Оскара лишь осенью: он вернулся в Париж и поселился в своем прежнем номере в дешевом отельчике на Улице Изящных Искусств. Обедал и ужинал он вместе со мной, как обычно. Его беседы были столь же очаровательны и исполнены юмора, как прежде, он был столь же интересным собеседником. Но впервые пожаловался на здоровье:
- Я наелся в Италии мидий и устриц, и, должно быть, отравился: руки, грудь и спина покрылись огромными красными пятнами, и чувствую себя неважно.