В жизни всякое бывает ― паршивое и нелепое тоже, но каждому всегда кажется, что уж с ним-то ничего подобного не произойдёт. А потом жизнь больно учит не зарекаться и не считать себя самым умным и ушлым.
Подающий большие надежды журналист Лу Хань тоже имел наглость считать себя самым умным и везучим, потому что, во-первых, он был талантливым; во-вторых, он мог переболтать кого угодно и даже заболтать до смерти; в-третьих, ему не грозила участь подкаблучника ― против гея все дамские уловки бессильны; в-четвёртых, он не умел любить по словам всех его бывших, совершенно не ценил трепетное и нежное к себе отношение и просто убивал своими сумасшедшими запросами; в-пятых, он обладал чувствительной к неприятностям и сенсациям задницей и необъяснимым обаянием. С таким набором уникальных способностей ему просто ничто не могло угрожать ― по его собственному мнению.
А ещё Хань обожал свою работу вплоть до того момента, когда она завершалась по факту. Потом Хань свою работу ненавидел, потому что нельзя взять и просто уйти, получив желаемое. Уйдёшь ― потеряешь доброе расположение и возможность в следующий раз провернуть нечто подобное. Люди вообще любят внимание, а внезапный уход подрывает доверие. Поэтому Хань торчал на вечеринке после показа, мусолил в руках всё тот же стакан с виски, изображал милого собеседника, обменивался улыбками и пустыми фразами с людьми, от которых его тошнило, и терпел. Он знал, что грядёт вскоре закрытая вечеринка для узкого круга, и он в этот узкий круг включён. Если уйдёт, перед ним захлопнется с десяток “дверей”, ведь определённым персонам не отказывают и их приглашениями не пренебрегают.
Хань тоскливо обвёл взглядом гостей и моделей, сделал вид, что глотнул виски из стакана, и помолился кому-то неопределённому, чтобы этот неопределённый кто-то спалил к чертям тот дом, в котором предстояло продолжить “веселье”.
Разумеется, дом не сгорел, а Хань спустя полчаса ехал в салоне лимузина на закрытую вечеринку. Под нос ему сунули косячок, пришлось затянуться на совесть. Хотя можно было и не затягиваться ― в салоне стоял такой кумар, что и без косячка бы отлично торкнуло.
Напротив Ханя расположилась златокудрая модель из Европы, она сжимала бёдрами руку продюсера, томно ахала, дурашливо хлопала ресницами и успевала мило улыбаться Ханю. Пару минут назад она призналась, что не носит нижнего белья, вот продюсер и проверял, так ли это. Судя по всему, проверить хотел не он один, а дама ничего против не имела.
Хань всегда был невысокого мнения о моделях ― вне зависимости от их происхождения и пола. Впрочем, он такого мнения придерживался в отношении всех звёзд, ведь прекрасно знал всю эту кухню. Когда-то он сам мечтал быть звездой, даже стал, но продержался недолго, когда понял, что от него уже ничего не зависит. Всё зависело от людей “в тени”. Угодишь какой-нибудь “тётушке” или же “дяденьке” с большим кошельком и внушительным весом в сфере шоу-бизнеса ― ты звезда в верхних строках топа, не угодишь ― ты никто, даже в рекламе никому не нужен. И всем плевать, насколько звезда талантлива или бесталанна. И если звезде говорят: “Раздевайся и ублажай”, то звезда раздевается и ублажает так, как скажут, и того, кого скажут. Ну а если звезда решит, что может права качать, то… Хань однажды решил права покачать, потом провалялся в больнице два месяца и звездой быть перестал. Но он-то хотя бы сознательно на это пошёл, не то что некоторые.
Впрочем, у блондинки, сидевшей напротив, явно в голове отсутствовали подобные мысли ― её и так всё устраивало. А Ханя устраивало то, что он имел в данный момент: хорошую и интересную работу, с которой не заскучаешь, деньги и свободу, когда он сам выбирал, кому позволить засунуть руку себе в штаны, а кому ― не позволить. Разумеется, свобода была условной, но разве она бывает полноценной хоть когда-нибудь? Хань не хотел ехать ни на какую вечеринку, но приходилось себя принуждать. Но он хотя бы ехал в качестве гостя, а не “эскорта”, как та же блондинка.
Через четверть часа гости бродили по роскошной вилле и наслаждались обстановкой в стиле девятнадцатого века: тяжёлые портьеры, вычурные подсвечники с ароматными восковыми столбиками, никакого электричества и прочих современных прибамбасов, и вместо телевизора натуральный спектакль с живыми актёрами. Хань лениво начал подсчитывать в уме, сколько же на всё это великолепие потрачено денег ― краденых, но быстро сдался, подытожив: “Очень много ― у меня столько никогда не будет”.
Чтобы его лишний раз не дёргали, Хань забился в самый дальний и тёмный угол зала в компании бутылки скотча. Поначалу он просто пил, не обращая внимания на спектакль, втихаря делал снимки компрометирующего характера и сочинял убойные комментарии к ним. После то ли третьего стакана, то ли четвёртого ему надоело, и он уставился на сцену. Сюжет благополучно проскочил мимо, зато отдельные сцены худо-бедно укладывались в голове. Особенно сцены вроде нынешней, когда дамочка в чёрной маске привязала какого-то парня к столбу и принялась поглаживать стеком, заодно разрезая на нём одежду ножом.
Хань напряг мозги, но так и не смог вспомнить ни одного классического произведения с подобной сценой. Ну и чёрт с ним, просто парень на сцене так стонал, что… Хань огляделся, убедился, что в его сторону никто не смотрит, да и толку-то в таком сумраке, после чего спокойно расстегнул брюки и под стоны со сцены занялся примерно тем же, только в гордом одиночестве, что его, в принципе, полностью устраивало. Он выпил достаточно, чтобы ощущать приятную лёгкость и в голове, и во всём теле, но не так много, чтобы клонило в сон или стало дурно. Пока лениво оглаживал самого себя, понял вдруг, что именно сейчас предпочёл бы жёсткий секс, такой, чтоб прямо искры из глаз, и после чтоб ноги его не держали ― быстро и страстно. Но увы, рассчитывать он мог лишь на себя самого. Мысленно перебрал всех присутствующих и вновь убедился, что не желает ни одного подпускать к себе и, уж тем более, ни одного не желает впускать в себя.
Что такое “не везёт” и как с этим бороться…
Левой рукой Хань выудил из кармана телефон и просмотрел список номеров тех парней, с которыми можно было неплохо провести ночь. Этот умотал в Канаду, тот тупой козёл, вот этот истеричка, вон тот требует постоянных отношений, тот вообще ни на что не годен, а этот… Хань вздохнул и сунул телефон обратно. Никого из своего списка он тоже видеть не хотел.
Он потянулся за бутылкой и сделал глоток прямо из горла, после чего отстранённо отметил, что в брюках у него стало вдруг тесновато как-то. Оно и раньше было не особо свободно, но сейчас и вовсе… Медленно осознал, что набухший ствол ласкают точно не пять пальцев, а в два раза больше, моргнул и посмотрел вниз, надеясь хоть что-то различить в темноте. Ну как же, да, разбежался… Сидел один, никого рядом, а в брюках шарятся две руки. Одна точно его, а вот вторая чья? Фильм ужасов, чёрт.
Хань оттолкнулся от спинки кресла и попытался сесть прямо, но бесхозная рука скользнула ему на живот, а потом твёрдо толкнула в грудь, заставив вновь откинуться на спинку кресла. Слабый свет от канделябров у сцены заслонило тёмным, а потом Ханя поцеловали жёстко и напористо. Он послушно раздвинул губы, позволив поцелую стать глубоким и ещё более жарким, схватился ладонью за определённо мужское плечо ― под пальцами ощущались гибкие, но твёрдые мышцы. А ещё Хань определил на ощупь, что некто во тьме в лёгкой кожаной куртке. Не совсем тот прикид, который полагался для вечеринки. И он унюхал стойкий, но ненавязчивый аромат. Определил мандариновый запах, когда его губы оставили в покое. И в этих мандариновых нотках притаился другой тонкий запах, агрессивный и хищный, но Хань, погребённый волной сумасшедшего желания, никак не мог вспомнить название.