В день присяги Николаю 14 декабря 1825 года под лозунгом незаконности переприсяги вспыхивает вооруженный мятеж части гвардии, названный восстанием декабристов. Судьба Николая висит на волоске. Но он справляется с ситуацией, проявив решительность и беспощадность, свойственные ему в минуту опасности. Бунтовщики расстреляны из пушек. Порядок в столице восстановлен. В начале января 1826 года подавлено восстание Черниговского полка. Россия присягнула Николаю I. Члены тайных обществ преданы суду. Пятеро «зачинщиков» казнены 13 июля 1826 года. Россия, в которой смертная казнь была отменена 70 лет назад, потрясена.
«Уверенный, что вы, государь, любите истину, я беру дерзновение изложить перед вами исторический ход свободомыслия в России и вообще многих понятий, составивших нравственную и политическую часть предприятия 14 декабря». Так начиналось письмо декабриста Александра Бестужева, заключенного в Петропавловскую крепость, к Николаю 1. Верноподданный революционер делился с царем, против которого выступил, концепцией свободомыслия в России. Письмо содержало прекрасное начало царствования Александра 1, национальный подъем во время Отечественной войны 1812 года, пробудившей «во всех сердцах чувство независимости, сначала политической, а потом и народной», последствия знакомства российских офицеров-дворян с «чужими землями» в заграничных походах. Красочно описывались Бестужевым горестные картины крепостного бесправия по возвращении на родину. Автор письма откровенно поверял самодержцу и новые надежды на либерализацию, вызванные обещанием Александра I даровать стране конституцию, и новые разочарования по мере восстановления в Европе и России монархического «статус-кво». Десятилетие шла подспудная работа тайных обществ, финалом которой стал «глоток свободы» на Сенатской площади Санкт-Петербурга.
Однако с тем, что происходило в России с 1815 по 1825 год, о чем писали царю и говорили на следствии декабристы, Николай I не желал считаться: «Не в свойствах, не в нравах российских сей умысел. Составленный горстию извергов, он заразил ближайшее их сообщество». Такая оценка была дана заговору декабристов царским манифестом 13 июля 1826 года. До конца жизни царь был убежден, что ему удалось выявить лишь верхушку заговора. Отсюда его пристальный и преувеличенный интерес к мнимым связям декабристов с иностранными дипломатами, возможным видам членов тайного сообщества на крупных российских сановников и генералов. Николаю I легче было поверить в могущественный аристократический заговор, поддержанный из-за границы и способный возродиться в любой момент, чем в действительное «состояние умов» российского общества. Верноподданный А. X. Бенкендорф вторил своему царю и, говоря о людях, «склонных к злоумышлени-ям», указывал и корень зла: «Число последних выросло до ужасающей степени с тех пор, как множество французских искателей приключений, овладев у нас воспитанием юношества, занесли в Россию революционные начала своего отечества, и еще более со времен последней войны, через сближение наших молодых офицеров с либералами тех стран Европы, куда заводили нас наши победы». Царь же продолжал наблюдать за сосланными декабристами. Его мнительность простиралась на всех их родственников, друзей, знакомых, чуть ли не весь высший аристократический свет внутри империи и за рубежом.
Поэтому, сев на трон, Николай I незамедлительно приступил к реорганизации старых органов политического сыска и созданию новых. Так прежде делали и его коронованные предшественники. В первую очередь Николай решил возродить утраченную Александром централизованную систему политического сыска. И начал с жандармерии. 25 июня 1826 года был подписан указ о назначении генерал-адъютанта графа А. X. Бенкендорфа шефом жандармов и командиром всех жандармских подразделений империи, которых в ту пору насчитывалось 59 частей общей численностью более 4000 человек. В апреле 1827 года вышел указ о создании Корпуса жандармов с правами армии. Бенкендорф стал его командиром. По этому поводу в российском высшем обществе ходил анекдот о платке для утирания слез обездоленным, который Николай 1 вручил Бенкендорфу в качестве жандармской инструкции.
Еще Петр I, формулируя определение полиции в начале XVIII века, указывал, что «полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности». Когда в 1830 году в Корпус жандармов решил поступить отставной армейский полковник Л. В. Дубельт, он на новой службе искренне надеялся стать «опорой бедных, защитою несчастных»: «Ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжким делам прямое и справедливое направление… не буду ли я тогда достоин уважения, не будет ли место мое самым отличным, самым благородным?.. Вот цель, с которой я вступаю в Корпус жандармов; от этой цели никто не свернет меня». Правда, новое поле деятельности вызывало у Леонтия Васильевича и — самые серьезные опасения: «Ежели я, вступая в Корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником, тогда доброе имя мое будет, конечно, запятнано».