Нет у нас Дюма и Стивенсона.
Нет Вальтера Скотта и Эжена Сю.
И Конан Дойля с «Похождениями бригадира Жерара».
Один Пикуль, да и тот целиком в осьмнадцатом веке.
Миссию первооткрывателя извилистой, легкой, архиинтересной истории дворцовых интриг принуждено взять на себя современное сериальное производство. Не так важно гордиться своей историей (она длинная, всякое бывало) — сколько не рассматривать ее как один мрачный пыточный подвал. Был и подвал — а у кого их не было, нет, скажите, я жду! И темь от малых окошек: стекол-то еще не изобрели. Но и престольные праздники с пиром-благодатью, и церква-росписи, и шпаги-кони, и брусника моченая. Создать приемлемый образ старины глубокой, не впадая в ересь скоморошьего лубка, сегодня первостепенная задача национального художества, и исполнить соцзаказ взялась презренная, зато богатая десятая муза.
С ролью Дюма Тилькин и Андрианов справляются на пять. Каждая серия представляет собой историю разгрома Борисом очередного боярского злоумышления против трона и за этот самый трон. Переигрыванья польских и английских притязаний. Ловкого строения и расстроения нужных и ненужных государству браков. Доказательство, что хранить державный интерес можно и без инквизиции, умом и интригой, пером, а не топором. А тему убиенного царевича авторы искусно задвигают в конец первого сезона — уже окончательно влюбив нацию в премудроковарного Леля Бориса сына Годунова (как народ смотрит кинороман — видно по длине рекламных пауз).
Деланая кротость с предерзким взглядом исподлобья, моментальный обсчет ситуации мозгом шахматиста, обманчивый наивняк и усмешливое развенчание чужой гордыни сыграны Сергеем Безруковым в наилучших традициях Саши Белого (простодушие у него выходит хуже, клыки видать, — да здесь простодушия нет и в помине). Неотразимо куражится и юродствует в роли Малюты Виктор Иванович Сухоруков. Вредный старик Грозный в исполнении Маковецкого неожидан и тем хорош. Отказавшись от Михаила Ефремова, Александра Баширова и отца Иоанна Охлобыстина (типажно вполне созвучных веку), авторы явно дали понять, что лишней потехи-комедии им в сюжете не надобно. А Федор Бондарчук уже играл царевича в фильме отца в 1986-м (там Сергей Федорович в заглавной роли возлагал на сына-отрока царские бармы и мономашью шапку и как в воду глядел: все сбылось).
Что до намеков на день сегодняшний — так не одной оппозиции сей прием ведом. Царь Борис начинал в охранке у Малюты. Давил со сподвижниками мздоимство и боярскую корысть, аукнувшиеся в новейшие времена словом «семибанкирщина». Лично выходил под пики стрелецкого мятежа, вразумляя смуту твердым словом, — точь-в-точь как небезызвестный офицер берлинской резидентуры при попытках немецкой черни погромить архивы спецслужб. Есть что вспомнить и запараллелить и государственникам.
Авторы добились главного, обратив русские средние века, постоянно изображаемые царством страха и криводушия, сонмом юродивых с мольбой о копеечке, — в увлекательное, азартное, а то и общеполезное дело по установлению не только самодержавной власти, но и многоуровневой системы управления гигантским государством.
А здесь и национальному гению слово:
Это, между прочим, из того же самого «Бориса Годунова».
Сцена «Келья в Чудовом монастыре», стих двенадцатый.
Великим злодеям надобны соразмерные исполнители.
Внутри погубителей тысяч и миллионов пышет адово пламя — а такое абы кто не сыграет.
Оттого столь краток век любого фильма о Сталине, Гитлере, Нероне и Чингисхане, что доктрина демократических времен требует их максимально унизить, измельчить и заземлить, а всего сподручней это с помощью артистов второсортной антрепризы.
Единственный мегазлодей, кому век даровал почтение, есть мифологизированный до сказочной карлы Ричард III — и то потому, что в глазах масс он более не реальное лицо, а шекспировская выдумка. Затем и дарят его своим исполнением сэр Лоренс Оливье, сэр Иен Маккеллен и Его превосходительство Михаил Александрович Ульянов.
2
Хронологически события сериала происходили раньше, чем в «Годунове», но он сделан той же режиссерско-продюсерской командой в качестве приквела. В рецензиях от одного к другому это заметно — поэтому дилогия рассматривается как единое целое.