После принятия декрета № 61 жители бураку на какое-то время поверили в свое подлинное освобождение. Они решили, что с
унизительной сегрегацией будет вскоре полностью покончено. Волна надежд и небывалой радости прокатилась по их поселкам. Повсеместно устраивались торжества, стихийно возникали праздничные шествия. Газеты сообщали о широком выражении чувств преданности и благодарности со стороны сэммин императору за его «безграничное великодушие». Например, в уезде Арима префектуры Хёго после оповещения о введении декрета № 61 в течение двух дней на улицах происходили массовые манифестации ликующих буракумин; на многочисленных собраниях они неоднократно заявляли о своей безграничной любви к императору [7, т. II, с. 23]. Старики со слезами на глазах благодарили Сына Неба, а молодые пели недавно сочиненную песню:
Всходит солнце, озаряет наши дома.
Уходит с мраком все плохое,
Приходит, наконец, и наша радость!
[71, с. 201].
Но шло время, а в жизни париев почти ничего не менялось. Энтузиазм постепенно угасал. Ему на смену пришли разочарование, горечь и какая-то безысходность.
Практически декрет № 61 все же оказал большое воздействие на жизнь париев, по далеко не всегда положительное.
Прежде всего, в соответствии с ним была полностью ликвидирована традиционная система самоуправления, которая в прошлом иногда содействовала соблюдению каких-то традиционных прав сэммин. В новых условиях парии были подчинены общей администрации, которая всегда стремилась в максимальной степени ущемить их права. Даже формальное провозглашение буржуазного принципа свободы выбора занятий практически обернулось для них лишением некоторых старых монопольных прав на определенные виды деятельности, которые прежде обычно гарантировали им хотя бы минимальный доход. И при этом, как известно, официальное утверждение равенства фактически не изменило отношение к ним других слоев населения и не обеспечило реальных возможностей достижения этого равенства. Сегрегация париев фактически продолжала сохраняться в полном объеме.
Таким образом, декрет № 61, не решив проблему дискриминации, превратил ее только в проблему буржуазного общества, что придало ей еще большее общественное значение.
Прежде всего, это выразилось в значительном ускорении темпов роста численности жителей бураку. Собственно, для бураку всегда был характерен более быстрый количественный рост населения. Но теперь он оказался просто исключительным по темпам.
Проследить эту тенденцию мы можем лишь на основе приблизительных сведений, так как в специальной литературе, к сожалению, отсутствуют достаточно точные и надежные данные общего количества нарнев п для этого периода.
Но официальным отчетам, в 1871 г. в Японии насчитывалось около 400 тыс. сэммин [86, с. 115; 77, № 1, с. 154]. Можно счи-
тать, что в целом они составили около 1—1,5% всего населения страны.
Через 11 лет численность эта (бывших) достигла уже 443 тыс., а хинин (так, очевидно, были официально обозначены все остальные парии) — 77,5 тыс. Следовательно, общее количество сэммин в это время уже превысило 520 тыс., что составило 1,73% всего населения [77, № 1, с. 154; 71, с. 189—190]. Наконец, по явно заниженным данным за 1920 г., в Японии насчитывалось уже более 830 тыс. париев, т. е. за полстолетия их численность выросла более чем в 2 раза [86, с. 115].
Таким образом, мы видим, что и в это время становления и развития буржуазной Японии, когда происходил неуклонный количественный рост населения страны, рост дискриминируемого меньшинства (не только естественный, но и за счет разорявшихся крестьян и горожан) происходил наиболее быстрыми темпами и парии составляли все более значительную часть японского общества.
Однако главная причина неуклонного возрастания общественного значения проблемы сегрегации париев заключалась в том, что это явление наполнялось в значительной мере новым содержанием.
Так, в частности, уже в 70—80-х годах XIX в. заметно изменился профессиональный состав париев. Как мы уже упоминали, они лишились монопольных прав на такие традиционно «грязные», но «свои» виды работ, как убой скота, дубление и выделка кожи, производство кожаных изделий, обуви и т. д. К концу века все эти виды работ без боязни «осквернения» осуществляли в основном крупные капиталистические компании и «обычные» японцы. Идея «оскверненности», по существу, уже полностью изжила себя. Жителей бураку перестали также привлекать к выполнению старых унизительных обязанностей шпиков, охранников, тюремщиков и палачей, что было в целом, конечно, положительным явлением. Однако при этом следует учесть, что в прошлом за выполнение этих функций париев обычно вознаграждали разовыми выплатами и регулярными пайками. Теперь же, когда эти виды деятельности стали государственной монополией, жители бураку лишились одного из источников своего существования.