Такое положение, при котором парии соглашались на любые условия аренды, было весьма выгодно помещикам, всей системе помещичьего землевладения, поскольку определяло возможность более жесткого угнетения и «обычных» крестьян. В этом, как и в случае с париями-рабочими, заключалась новая черта проблемы сегрегации после переворота Мэйдзи.
К концу XIX в. внутри сэммин сложилось следующее соотношение по видам занятий: более 49%, правда в разной степени, были связаны с земледелием, около 8% работали в промышленности, почти 12% занимались по преимуществу мелкой торговлей, более 2%—рыболовством, 15% стали разнорабочими, для остальных же ие была зафиксирована какая-то основная специальность или вид деятельности [54, с. 79].
Таким образом, жесткие профессиональные рамки эпохи Токугава были окончательно сломаны, и в деловой сфере произошло значительное сближение париев с остальными социальными группами страны: крестьянами, рабочими, торговцами, рыбаками и т. д. Однако в любой из этих социально-профессиональных групп они заняли лишь самую низшую ступеньку. Подняться выше у них не было ни прав, ни возможностей. Сохранявшаяся фактическая сегрегация париев, по существу, служила необходимым для правящих кругов средством упрочения всей социальной иерархии режима Мэйдзи. Она постепенно превратилась в важный компонент капиталистической структуры организации общества. Явление дискриминации в значительной степени стало проблемой нищеты, трущоб и безработицы. В бураку оказался более высокий, чем в среднем по стране, уровень неграмотности, правонарушений и заболеваемости, что, в свою очередь, стимулировало усиление дискриминации. Следовательно, в цепи сегрегации париев возникала дополнительная причинно-следственная связь. Еще более укреплялся ее порочный круг, разорвать который власти Мэйдзи н не
пытались: нужды и трудности париев их волновали мало, а само явление дискриминации им, несомненно, было выгодно.
Относительное и абсолютное обнищание париев после переворота Мэйдзи сказалось и на внешнем виде их поселений, По описаниям очевидцев, старые бураку производили, как правило, крайне гнетущее впечатление своей бедностью. Кроме того, вблизи многих из них по-прежнему производили хранение и обработку мусора, павшего скота, сбор экскрементов на удобрение, кремацию трупов, выделку кожи, что делало их особенно отталкивающими в глазах «обычных» японцев. Но и новые бураку выглядели жалкими трущобами: они создавались у шахт, карьеров и дорог, в самых неуютных, загрязненных и неудобных местах. Для большинства бураку были характерны покоробившиеся, стоящие впритык дома (по преимуществу крытые соломой хижины с земляным полом), плохая система дренажа, отсутствие канализационных каналов. В домах царила крайняя скученность: под одной крышей часто проживали и родители и взрослые дети со своими семьями f55, с. 316].
В этих условиях заболеваемость в бураку (в первую очередь туберкулезом и трахомой) была теперь гораздо выше, чем в других местах. Средняя продолжительность жизни сэммин была короче, чем у «обычных» японцев, а детская смертность намного выше: если в среднем по стране она составляла 26%, то, например, в бураку префектуры Осака достигала 40% [70, с. 13].
Факт обнищания сэммин вынуждены были официально признать даже сами власти. Так, например, в одном официальном документе, содержащем результаты специального обследования, приводятся такие сведения о крупнейшем в префектуре Киото поселении париев Янагибара. В 1876 г. в нем насчитывалось 1111 семей. Из них 349 даже властями были определены как нищие, а 749 — в разной степени нуждающиеся, хотя члены 841 семьи и были заняты в какой-либо сфере производства [71, с. 209].'Отсюда можно сделать по крайней мере два вывода. В относительном достатке в бураку жили единицы. Даже наличие работы не избавляло париев не только от нужды, но нередко и от нищеты.
Факт обнищания бураку власти признавали и косвенно, вынужденным развертыванием там благотворительной деятельности: раздачей бесплатных обедов, предоставлением льготных субсидий, организацией общественных работ для нищих и безработных и т. д. С 1872 по 1885 г. наиболее значительной такая деятельность была в префектуре Киото [73, с. 203].