Характерно, что приобщение париев к условиям капитализма оказалось крайне болезненным процессом не только для низших, по и для средних и более состоятельных категорий сэммин, примером чего может служить, в частности, судьба Дандзаэмона, провал его попытки создать собственные обувные предприятия. Многие средние и мелкие дельцы из бураку также не выдержали конкуренции зарубежных и отечественных капиталистических фирм и полностью разорились. Таким образом, по существу, все
•слон сэммин в начале эпохи Мэйдзи были поставлены перед необходимостью искать новые пути обеспечения своего дальнейшего существования.
Практически любой поворот в жизни общества в последней трети XIX в. создавал для париев особые трудности и проявлялся в их среде самым мучительным образом. Причем это касалось не только процесса приобщения к промышленному и сельскохозяйственному производству. Так, нараставшая тенденция выталкивания «лишних» людей из деревни в город обернулась наибольшими страданиями именно для париев, так как в новой среде они попадали в условия не только страшной нищеты и неустроенности, но и враждебного окружения. Приказ о всеобщей воинской повинности поставил мужскую часть молодежи бураку перед печальной необходимостью подвергнуться дополнительным унижениям и издевательствам в армии. Даже система всеобщего образования внесла в жизнь детей париев множество новых нюансов дискриминации.
Сегрегация париев стала в известном смысле олицетворением, наиболее выразительным воплощением всех труднейших проблем нового времени. Такая ситуация не могла не стимулировать их движение за улучшение условий жизни и равноправие.
Новый подъем движения сэммин в эпоху Мэйдзи был вызван их разочарованием в результатах декрета № 61, недовольством его неэффективностью и неблагоприятными последствиями. Вначале жители бураку возмущались по преимуществу лишь злокозненностью местной администрации, наивно полагая, что. только ее недобросовестность и недоброжелательность лишает их «благородной милости» императора. Поэтому в своих выступлениях они прежде всего настаивали на справедливом и последовательном выполнении закона об освобождении (естественно, как они его понимали).
Так, например, через пять лет после издания декрета жители одного из бураку префектуры Сига обратились в местное управление с требованием отменить в соответствии с декретом статус особого поселения, запретить всяческие оскорбительные наименования и предоставить им равные с крестьянами права во всех сферах жизни [77, № 2, с. 153]. В петиции буракумин района Ха-рима содержалась жалоба на то, что «дискриминация все еще сохраняется. А ведь это противоречит декрету императора» [7, т. II, с. 26]. В ряде своих заявлений властям сэммин, ссылаясь на правительственный указ, добивались административной независимости своих бураку от основных населенных пунктов, в которые они входили, предоставления им самоуправления, равных прав на ирригацию, на участие в общих собраниях и праздниках и т. п.
Это по преимуществу петиционное движение охватило довольно значительную часть бураку. Так, в 1873—1879 гг. за полное отделение от основных деревень выступили жители более трети всех бураку района Хёго [7, т. II, с. 26]. И несмотря на ограниченность обычно выдвигавшихся тогда требований (отмены оскорбительных названий, кличек, особых правил), движение, по существу, было направлено против всей системы сегрегации.
Но с течением времени парии все более убеждались в том, что и высшие органы власти и само правительство относятся к ним ничуть не лучше, чем местная администрация. Их усилия с помощью петиций добиться желанной справедливости не давали результатов. Поэтому в 70—80-х годах они стали прибегать к другим методам. В условиях, когда у них еще не было каких-то своих радикальных политических организаций, способных возглавить борьбу, а их выступления, как всегда, получали отпор не только со стороны властей, но и со стороны всей окружавшей их социальной среды, их попытки избавиться от пут сегрегации стали часто носить индивидуальный характер. Другими словами, все более распространенной формой отпора становилось бегство париев из бураку, попытки смешаться с «обычными» японцами. К сожалению, надежных цифровых данных по этому вопросу у нас нет. Известно лишь, что, как неоднократно указывала правительственная администрация, число беглецов из бураку неуклонно росло*. Началась и эмиграция париев за границу. Об этом процессе можно судить более определенно. В числе японцев, выезжавших тогда на постоянное жительство за границу (в основном в США) 8, жители бураку в отдельные годы составляли до 15—20% [86, с. 204— 205], в то время как их доля от всего населения страны не превышала 2%. Один этот факт может косвенно свидетельствовать о том, что условия их жизни в Японии были наихудшими.