бодного предпринимательства» неизбежно возникала и какая-то конкуренция идей.
В целом в эпоху Мэйдзи веками внедрявшиеся в сознание народа идеи сословных разграничений несколько потускнели. Все большее значение приобретали перегородки, проходившие уже и внутри сословий.
Однако все это не означало, что дело шло к полному уничтожению сословного деления, основанного на наследственных преимуществах и ограничениях. Старая знать сохранила многие свои привилегии. Формировалась и новая буржуазно-помещичья и бюрократическая знать. Продолжали существовать и многие старые регламентации, относившиеся к париям. В какой-то мере это' определялось тем, что буржуазная революция в Японии, в основном осуществлявшаяся сверху, носила явно не завершенный характер. Но вместе с тем и само буржуазное общество практически оказалось заинтересованным в сохранении некоторых выгодных ему элементов прошлого, в частности элементов старого сословного деления, в том числе и сегрегации париев.
Идейная жизнь в новой Японии являла собой весьма пеструю и противоречивую картину. Одной из главнейших основ всей официальной идеологии эпохи Мэйдзи стали принципы монархизма. Всем слоям населения предлагалось свято верить в императора, который якобы один мог определить, в чем они все нуждаются и что и когда следует изменять в стране. Например, в одном правительственном документе начала 70-х годов говорилось: «Неразумно было бы считать, что все у нас может измениться в мгновение ока, подобно вспышке света во мгле. Надо помнить, что император — родной отец всего народа и его следует почитать как бога. Вся земля и любой человек в стране принадлежат ему. И как это печально, что у нас все еще изредка происходят крестьянские выступления!» [78, с. 69].
На этой основе распространялись идеи о «неоспоримой мудрости» правителей Мэйдзи, выполняющих волю императора, святости частной собственности, необходимости подчинения буржуазно-помещичьим кругам и честного участия в предпринимательстве.
Однако практически эти идеи удовлетворяли запросы и интересы лишь правящих кругов. Поэтому вполне естественно, что в стране получили широкое распространение и другие идеи, в частности предполагавшие дальнейшие социальные перемены и направленные против сохранения сословной замкнутости. По поводу растущего в стране нового социального неравенства крайне критически выступали даже некоторые видные политические деятели того времени. Так, уже известный нам Като Хироюки писал еще в 1869 г.: «Все мы люди: и монарх и народ. И все же только немногие добиваются у нас человеческих прав. Поэтому между людьми у нас сохраняются такие же различия, как между небом и землей. И очень многие родившиеся в стране с такими подлыми порядками остаются по-прежнему несчастными» [71, с. 192].
Совершенно исключительную роль в процессе общественного самопознания, происходившего в разных слоях населения, стала играть литература, отечественная и особенно западная. Японцы жадно знакомились с огромным многообразием новых для них социальных, моральных и психологических проблем, поражавших и увлекавших необычностью постановки вопросов. В конце XIX — начале XX в. на японский язык были переведены основные произведения многих европейских классиков (в частности, Гюго, Бальзака, Флобера, Золя, Мопассана, Мора, Дизраэли, Чехова, Толстого, Достоевского, Ибсена, Гауптмана) и ряд общественно-политических трудов. На важнейшие для нового общества темы писали и японские авторы. Многие переведенные произведения звучали для японцев как откровение. В первую очередь это относилось к тем, в которых говорилось об аморальности угнетения и социальной разобщенности, о пороках и бесчеловечности феодального и капиталистического общества, об общественной ценности ■человеческой личности, о необходимости с уважением, сочувствием л пониманием относиться ко всем людям независимо от их национальности, религии и места в социальной иерархии. Естественно, такая литература стимулировала в широких слоях народа стремление к более справедливому переустройству общества, порождала надежды на то, что это может осуществиться. Она участвовала в создании нового нравственного и психологического климата — важнейшего элемента социального прогресса.
Тема необходимости новых перемен в социальном и политическом плане стала звучать и в отечественной публицистической литературе. Так, в 70-х годах появились такие работы, как «Прекрасные беседы об управлении государством» Яно Рюкэй и «Будущее Японии» Фудзисава и Усияма, в которых рисовалась картина преображенной на основах справедливости Японии [29, с. 311].