Они шли вниз по улице, но куда именно, газетчик не знал. Детектив думал о чем-то, хмуря лоб.
– Я могу быть очень настойчив! – предупредил журналист. – И я очень не люблю неразговорчивых собеседников...
– Да помолчите вы хоть немного! Дайте ответить!
Газетчик хмыкнул и произнес:
– Да, детектив Лойверт.
Для убедительности Хальрун даже поднял руки вверх, но Дорен все равно заставил себя ждать. Детектив долго собирался с мыслями, хмурил брови и что-то про себя прикидывал. Хальрун мучился ожиданием до тех пор, пока они не добрались до самоходной машины. Сержанта внутри не оказалось, и Дорен сам сел на место водителя. Газетчик устроился рядом.
– И? – спросил он.
– Вы как будто собираетесь закипеть. Спокойнее, вей Осгерт. Сейчас...
Машина дернулась, неуклюже вильнула задом и только потом набрала ход. Вчерашний сержант управлял техникой умело, а детектив был слишком напряжен для такого простого занятия.
С переднего места Хальрун отчетливо различал смешное похрюкивание двигателя. Аппарату не помешал бы механик, но состояние «без пяти минут сдохнет» являлось общепризнанной нормой для казенной техники. Зато панель с приборами кто-то надраил так, что хромированные детали блестели, и вот это было необычно.
– Я сразу отправился к вею Лакселю, но дома его не застал, – сказал детектив, не отрывая взгляда от дороги.
Улицы Сартальфа пустовали, но Дорен и не думал расслабляться.
– Очень подозрительно, – заметил Хальрун.
– На первый взгляд. Вей Лаксель проводил время в веселом доме на улице Общественного благополучия... Пьяный настолько, что не могло быть и речи о разговоре с ним.
– Он не притворялся?
На мгновение детектив отвел взгляд от дороги, но почти сразу снова уставился прямо перед собой.
– Актерство – это по вашей части, – огрызнулся он. – Опьянение вея было самым что ни на есть натуральным.
– Тогда это может быть алиби, сделанное нарочно, – выдвинул новое предложение Хальрун. – Что может быть лучше, чем куча свидетелей (свидетельниц в нашем случае), которые видели вас во время преступления? А исполнение человек с деньгами всегда может поручить кому-то еще. Было бы даже странно, если бы вей все сделал сам.
Дорен терпеливо выслушал, но ничего не ответил. Хальруна молчание собеседника не устроило.
– Что скажите, детектив?
– Что у вас богатое воображение. Хорошо для писателя, плохо для полицейского.
– Разве полиция не должна строить теории? А сами вы что думаете? Что все-таки случилось с Мализой? И где она?
– Я не знаю. Вей Осгерт, догадки без фактов заводят на ложный путь. Постарайтесь сдерживать свои... скажем так... хм... порывы.
Хальрун вздохнул. Дорен Лойверт оказался человеком удивительно скучным.
– Постараюсь, детектив. Я доверюсь вашему суждению. Всецело... Так какое оно?
– Оно? – переспросил Дорен.
– Суждение.
Детектив помрачнел.
– Мое суждение заключается в том, что молодая незамужняя особа бесследно пропала. Ни на вокзале, ни в больницах никого похожего на вейю Кросгейс не видели, а единственная моя зацепка – отправленное вам письмо, из которого следует существование опасности, нависшей над пропавшей.
– Значит, вы искали ее в больницах и на вокзале?
– Разумеется, – произнес детектив. – И в других местах тоже. Сержант Олгар и сейчас как раз продолжает это занятие.
– А как, кстати? У него есть изображение вейи? Хотелось бы знать, как она выглядит.
Дорен оторвал одну руку от штурвала и извлек сложенный вчетверо лист бумаги. Изображение было совсем новым, но края и сгибы уже успели затереться. Портрет Мализы много раз доставали и разворачивали.
Хальрун видел эту девушку на иллюстрациях к газетным статьям и пару раз в издали живую. Журналисты из более престижных изданий всегда упоминали красоту молодой наследницы, но черно-белые размытые картинки никак не подтверждали их слова.
– Ого! – восхитился газетчик. – Я назвал бы ее очаровательной, даже будь она нищей. С ее деньгами вейя Кросгейс и вовсе редкая красавица.
Портрет был сделан карандашом, а автором являлся не иначе как штатный художник полицейского управления. Именно там у рисовальщиков появлялась неискоренимая привычка изображать лица в неудачных ракурсах, но вейю Кросгейс даже это не испортило. До сих пор Хальрун знал лишь, что она была блондинкой двадцати трех лет от роду – портрет, который он держал в руках, дополнил картину. У Мализы были густые волосы, маленькое личико с заостренным подбородком, большие глаза с длинными ресницами и тонкий аристократический нос. Не удержавшись, Хальрун щелкнул языком.
– Нет, до чего хороша! Такую девушку обязательно нужно найти!
Он обернулся к недовольному чем-то детективу. Дорен хмурился с того момента, как отдал Хальруну портрет, и газетчик почувствовал необходимость тоже стать серьезным.
– Вы думаете, она жива? – спросил он.
– Я не знаю.
Неопределенный ответ прозвучал дурным предзнаменованием. Теперь, когда пропавшая обрела лицо, Хальрун при всем желании не мог относиться к ее судьбе с прежним легкомыслием. Газетчик напряг голову, желая хоть чем-нибудь помочь расследованию.
– А машина? – воскликнул он. – Машина, на которой вейя должна была ехать домой. Где она?
Дорен поморщился от громкого звука.
– Давно стоит около дома Кросгейсов. Слуга перегнал ее в то же утро.
– Вот оно как...
– Не пытайтесь, вей Осгерт. Я размышлял над этим делом, и вы не сможете предложить ничего нового, до чего я бы не додумался сам.
Хальрун отвернулся. Люди нередко его недооценивали, но именно сейчас газетчик почувствовал себя задетым. Совсем чуть-чуть, конечно.
Машина остановилась почти на границе Сартальфа и соседнего округа, проехав довольно странным петляющим маршрутом.
– Дальше пешком, – объявил Дорен.
Хальрун пожал плечами и выбрался на тротуар. Раз детектив знал дорогу, требовалось лишь держаться рядом, не отставать и все запоминать. Газетчик огляделся и хмыкнул. Случалось, что владельцы предприятий не желали селиться далеко от своих фабрик, а простым управляющим и вовсе предписывалось жить рядом с местом службы. Для этих людей посреди рабочей окраины строили красивые дома, выглядевшие тут слегка чуждо. Изящные балкончики, зачем-то нацепленные на фасады, никогда не использовались по назначению, ведь с запада несло угольный смог. На крышах и всех выступающих архитектурных элементах лежал слой копоти, которая годами оседала на Сартальф.
– Это вам не Центр, – заметил Хальрун. – Совсем другой класс.
– Очень глубокомысленно, вей Осгерт.
Газетчик улыбнулся.
– Я наблюдательный... Так мы направляемся в веселый дом? Я не против. Ведите меня туда скорее.
Невинная шутка заставила детектива прищуриться и посмотреть на Хальруна.
– Мне пообещали, что приведут вея Лакселя в чувства к полудню.
– А... Я понял. Мы не спешим.
В воображении Хальруна немедленно возникла картина первого визита Дорена в веселый дом. Детектив кашлянул, и журналист придал лицу серьезное выражение.
Состоятельным людям требовались развлечения, и улица Общественного благополучия относилась к местам, где их предлагали, причем на разный вкус. Заведение для мужчин тут тоже имелось. Публичным домам не полагалось украшать себя вывесками, но «притоны разврата», как говаривала милейшая Фанна, сложно было спутать с чем-нибудь еще. Дорен определенно направлялся одному из них, к трехэтажному зданию из серого кирпича... А может, и не из серого. В Сартальфе изначальный цвет внешних стен не всегда удавалось угадать правильно... Зато целых три этажа точно указывали на высокий класс заведения.
Хальрун сделал постное лицо и занял место чуть позади детектива, который уже тянул за рычажок звонка. Милая и подозрительно юная особа, встретившая гостей на пороге яркой улыбкой, при виде полицейского и «рабочего» сразу поскучнела.
– Это снова вы, – произнесла она как будто даже брезгливо. – Проходите.
Все в затененном зале в этот ранний час кричало о роскоши, пошлой, нарочитой, показной. Обитая красным плюшем мебель даже на вид была мягкой, стены украшала позолота, а в проеме, ведущем в соседний зал, виднелся здоровенный рояль, монументальный, словно дирижабль. Хальрун, одетый в наряд фабричного рабочего, улыбался так сильно, что сводило скулы, но даже будь на нем его обычный костюм, газетчик не потянул бы на завсегдатая этих стен. Дорен тоже вряд ли соответствовал строгому цензу публичного дома.