В той части Мунстоуна, что лежала к востоку от Мейн-стрит, в сторону глубокого оврага, огибающего мексиканское поселение еще дальше к югу, жили люди поскромнее — из тех, кто голосует, но не избирается. Домики тут были поменьше, в один этаж с мезонином, без архитектурных изысков, характерных для строений на Сильвестр-стрит. Они скромно тулились за тополями и девичьим виноградом; их обитатели не претендовали на высокое положение в обществе. Здесь не было ни наполовину стеклянных парадных дверей с дверными звонками, ни внушающих трепет гостиных за закрытыми ставнями. Здесь старухи стирали на заднем дворе, а мужчины сидели в дверных проемах с видом на улицу и курили трубки. Обитатели Сильвестр-стрит, пожалуй, даже не знали о существовании этой части города. Тея любила приходить сюда с Тором в тележке и исследовать тихие, тенистые улицы, где люди никогда не пытались устраивать газоны или сажать вязы и сосны, но предоставляли местной флоре расти пышно, как ей заблагорассудится. Тея завела здесь множество друзей: старухи дарили ей чайную розу или побег вьюнка с огромными оранжевыми цветами, а Тора угощали печеньем или пончиком. Они называли Тею «эта дочка проповедника», но указательное местоимение приходилось не к месту, ибо, говоря о мистере Кронборге, они называли его «методистский проповедник».
Доктор Арчи очень гордился своим двором и садом, за которым ухаживал сам. Ему единственному во всем Мунстоуне удалось вырастить плетистые розы, а его клубника славилась на весь город. Как-то утром, когда Тея пошла в центр города с поручением, доктор остановил ее, взял за руку и вопросительно оглядел, как поступал почти всегда при встрече.
— Тея, ты еще не ходила ко мне за клубникой. Она сейчас в самом разгаре. Миссис Арчи не знает, куда ее девать. Приходи сегодня после обеда. Просто скажи миссис Арчи, что это я велел. Возьми с собой большую корзину и собирай, пока не надоест.
Придя домой, Тея сказала матери, что не хочет идти за клубникой, потому что не любит миссис Арчи.
— Она, конечно, странная, — согласилась миссис Кронборг, — но он так часто тебя просит, что на этот раз уж надо сходить. Она не кусается.
После обеда Тея взяла корзину, посадила Тора в колясочку и отправилась к дому доктора Арчи, на другой конец города. Подходя к дому, Тея замедлила шаг. Она приближалась очень медленно, часто останавливаясь сорвать одуванчик или львиный зев и отдать Тору, чтобы он раздавил их в кулачке.
У жены доктора Арчи было в обычае, как только он уходил утром, закрывать все двери и окна, чтобы не налетала пыль, и опускать жалюзи, чтобы ковры не выцветали от солнца. Еще она думала, что соседи не будут таскаться к ней, если увидят, что дом закрыт. Миссис Арчи была из породы скряг, прижимистых безо всякой причины или мотива, даже если никакой выгоды от этого не предвидится. Она не могла не понимать, что, скупясь на тепло и еду для доктора, лишь заставляет его тратить гораздо больше денег вне дома. Он никогда не приходил домой обедать, потому что она уделяла ему лишь жалкие объедки и обрезки. Сколько бы молока он ни покупал, ему никогда не доставалось густых сливок для клубники. Даже если он следил, как жена снимает с молока сливки, гладкие нежно-кремовые пласты, она умудрялась с помощью какого-то фокуса разбавить их по пути к столу. Мясо, которое она покупала, неизменно служило предметом насмешек городского мясника. Сама миссис Арчи едой не интересовалась и терпеть не могла готовить. Счастливей всего она была, когда доктор уезжал на несколько дней в Денвер — он часто ездил туда просто потому, что был голоден, — ведь тогда ее никто не тревожил, и она могла питаться консервами и держать дом закупоренным с утра до вечера.
У миссис Арчи не было слуг, потому что, по ее выражению, «они слишком много едят и вечно все ломают»; она даже говорила, что прислуга всегда слишком много знает. Те небольшие умственные способности, какие у нее были, она использовала, чтобы снизить до минимума объем работы по дому. Когда миссис Арчи только вышла замуж, она ужасно боялась, что у нее появятся дети. Теперь, когда ее опасения на этот счет слегка утихли, она боялась появления пыли в доме так же сильно, как когда-то боялась появления в нем детей. Она говорила, что, если пыль не напускать, ее и убирать не нужно будет. И была готова на любые труды, чтобы избежать трудов. Почему — никто не знал. Во всяком случае, муж точно не понимал, что ею движет. Такие мелкие, мелочные натуры — самая темная и загадочная область тварной природы. Нет такого закона, который оправдал бы их существование. Обычные стимулы — удовольствие и боль — не объясняют их поведения. Они живут, как насекомые, погружаясь в мелкие заботы, которые, кажется, не имеют ничего общего ни с одним душевным аспектом человеческой жизни.