— Тебе же нужно во что-нибудь клубнику положить, — объяснила миссис Арчи, словно не замечая огромную, зияющую пустотой плетеную корзину, стоящую у ног Тора. — Возьми это, и можешь не возвращать. Ты ведь знаешь, что плети клубники топтать нельзя?
Миссис Арчи вернулась в дом, а Тея наклонилась над песчаными грядками и сорвала несколько клубничин. Как только она уверилась, что точно не заплачет, сразу швырнула маленькую корзиночку в большую и побежала со всех ног, катя коляску Тора, по усыпанной гравием дорожке и через ворота на улицу. Тея злилась, и ей было обидно за доктора Арчи. Она не могла не думать о том, как неудобно ему будет, если он когда-нибудь узнает. Именно такие мелочи ранили доктора сильнее всего. Тея вернулась домой украдкой, огородами, и снова чуть не расплакалась, когда рассказывала обо всем матери.
Миссис Кронборг в это время жарила пышки на ужин мужу. Она хохотала, бросая новую партию в раскаленное масло.
— Просто удивительные люди бывают на свете, — объявила она. — Но я бы на твоем месте из-за этого не расстраивалась. Представь себе, каково жить с таким характером все время. Залезь ко мне в сумку, найди кошелек, возьми оттуда десять центов, сходи в город и купи себе коктейль из газировки с мороженым. Тебе сразу полегчает. Тору можно немножко мороженого, если ты его покормишь с ложечки. Он любит мороженое. Правда, сынок?
Мать наклонилась, чтобы вытереть ему слюни с подбородка. Тору было только полгода, и он еще не умел говорить, но мороженое действительно любил.
VI
Если посмотреть на Мунстоун с воздушного шара, он показался бы поселением обитателей Ноева ковчега, построенным на песке и едва прикрытым от солнца серовато-зелеными тамарисками и тополями. Кое-кто из горожан пытался вырастить на подстриженных газонах красные клены, но мода сажать совершенно неподходящие к местному климату деревья из североатлантических штатов еще не стала повальной, и хрупкий, ярко раскрашенный пустынный городок прятался в тени отражающих свет, обожающих ветер деревьев пустыни, чьи корни вечно ищут воду и чьи листья вечно шепчутся о ней, подражая звуку дождя. Длинные пористые корни тополей неистребимы. Они вламываются в стены колодцев, как крысы в закрома, и крадут воду.
Длинная улица, соединяющая Мунстоун с поселком железнодорожников, частично проходила по сильно пересеченной местности, разбитой на участки, но совершенно неосвоенной: поросшая сорняками пауза между городом и железной дорогой. Шагая по этой улице к станции, можно было заметить, как дома становятся все меньше и дальше друг от друга, а потом и вовсе кончаются, и дощатый тротуар идет дальше сквозь заросли подсолнухов и наконец достигает одинокой новой кирпичной католической церкви. Церковь стояла именно здесь, потому что землю под нее подарил приходу владелец окружающих пустырей-участков, надеясь, что такое соседство сделает их привлекательнее для покупателей. В кадастровой ведомости этот кусок прерий именовался «Ферриерова дача». За церковью, примерно в восьмушке мили от нее, был песчаный овраг, большая вымоина, и дощатый тротуар пересекал ее, так что кусок его длиной футов пятьдесят служил мостом. Сразу за оврагом располагалась роща некоего дядюшки Билли Бимера — ряд городских участков, засаженных отличными рослыми тополями, на которые приятно смотреть и приятно слушать, как они шелестят и трепещут на ветру. Дядюшка Билли был отъявленный бездельник, старый пьяница, из тех, что сидят на ящиках у магазина и рассказывают похабные анекдоты. Однажды ночью он решил поиграть в салочки с маневровым паровозом, и ему вышибло проспиртованные мозги. Но роща, единственное сотворенное им в жизни достойное дело, продолжала шелестеть. За рощей начинались дома железнодорожного поселка, и голый дощатый тротуар меж подсолнухами снова становился нитью, связующей людские поселения.
Как-то во второй половине дня, в самом конце лета, доктор Говард Арчи возвращался в город по этому тротуару, завязав нижнюю половину лица шелковым платком, потому что приходилось пробиваться сквозь слепящую песчаную бурю. Он навещал больную в железнодорожном поселке, а пешком пошел, потому что лошадям утром того дня выпала очень утомительная поездка.
Проходя мимо католической церкви, он наткнулся на Тею и Тора. Тея в детской тележке выставила ноги и отталкивалась ими от земли, а правила с помощью дышла. Тор сидел у нее на коленях, и она придерживала его одной рукой. Он рос здоровенным медвежонком, меланхоликом по темпераменту, и его нужно было все время веселить. Тея воспринимала это философически и всюду таскала брата с собой, стараясь получить от жизни максимум удовольствия даже с таким грузом. Волосы хлестали ее по лицу, и она так яростно щурилась, пытаясь разглядеть неровный дощатый тротуар перед собой, что не замечала доктора, пока он с ней не заговорил.