И я спел в манере Джима Моррисона:
У солдата выходной
Пуговицы в ряд!
Моррисон Вепрю сразу не понравился, и он сказал:
- Отставить! Это не пение! Это молитва какая-то!
Я настороженно посмотрел на Вепря – я не мог поверить, что он настолько продвинутый. Вепрь сказал:
- Петь надо громко, зычно и молодцевато!
Мне очень понравилось слово – зычно. Это красиво – делать что-либо зычно. Еще больше мне понравилось последнее слово – молодцевато. Я потом много раз пытался то или иное действие в жизни выполнять молодцевато. Нередко это получалось. Вообще, это геройская маза – делать все молодцевато. И жить, и умирать герой должен стремиться именно так – зычно и молодцевато.
А Вепрь сам спел, подав мне пример своего понимания песни. У Вепря был бас, громовой, дурной, танковый, современный, общевойсковой. Вепрь использовал свой огромный мармон для резонации, как это делают самцы лягушек во время брачных игр. Когда он пел, он делал грудь колесом, руки сжимал в кулаки, а рот открывал так широко, что в него могла бы залететь чайка. Особенно мощно Вепрь выпевал фразу:
Пуговицы в ряд!
Золотом горят!
У меня всегда было развитое воображение. Я вдруг представил, что у меня на груди будут – пуговицы в ряд, и они золотом горят. Это было страшно.
К тому же, пел Вепрь так зычно, такой низкой вибрацией наполнилось все вокруг него, что многие парни в строю стали невольно открывать рты, они еще не пели, но они уже шевелили губами, как окуни. В какой-то момент я почувствовал, что и я начинаю шевелить губами, и еще немного, и я тоже запою, подпрыгивая на каблуках, как делал Вепрь, и выгибая позвоночник колесом:
Пуговицы в ряд!
Золотом горят!
Страх объял меня. Я решил, что ухожу. Точнее – я бегу отсюда, как можно скорее. Конечно, это было стыдно – бежать из училища. Я стал думать, не будет ли это паническим бегством, что не к лицу герою. Но, с другой стороны, я подумал, что все необходимые тяготы и лишения воинской службы я уже прошел, просто по сокращенной программе. Учитывая мое развитое воображение, я легко мог представить себе все остальное, увидев малое, по принципу подобия. К тому же, я прошел уже самое страшное из всех тягот и лишений, которые мне могла бы предложить армия – я видел, как на моей груди пуговицы в ряд золотом горят. Страшнее не могло быть уже ничего.
Я написал заявление командованию, в котором говорилось, что я все перепутал, и по ошибке приехал сюда, и прошу отпустить меня домой, назад, к моим любимым пластинкам, книгам и друзьям.
Меня привели к начальнику училища имени Андропова.
Капитан Немо
Я вошел в кабинет и удивился. Я ожидал увидеть еще одного Вепря, только еще большего размера, который будет тоже петь про пуговицы в ряд и стрелять в меня из ракетницы.
Но я увидел худого высокого человека, который стоял ко мне спиной. Он смотрел на аквариум. Аквариум в его кабинете был громадный, в нем могла бы спокойно плавать акула. Но акула в нем не плавала, в нем висели в прострации какие-то нелепые и печальные разноцветные рыбины.
Худой человек в генеральском кителе стоял так спиной ко мне, с полминуты, пока я не сказал:
- Прибыл по вашему приказанию. Я написал рапорт по поводу…
- Я знаю, - прозвучал голос худого.
Его голос звучал отстраненно, совсем не зычно, и вообще не молодцевато. Больной генерал, подумал я.
Потом он обернулся на меня. Я обомлел. Передо мной был не больной генерал. Передо мной был капитан Немо.
Конечно, в такие, да и не только в такие моменты моего повествования читатель может подумать, что автор выдумывает, либо не в себе. Но автор ничего не выдумывает, все в этом романе – правда, и автор в себе, насколько в себе вообще может быть автор.
Передо мной действительно стоял капитан Немо. Тот же печальный взгляд смотрел на меня, та же гордая осанка, те же величественно скрещенные на груди длинные руки. Только вместо костюма капитана «Наутилуса» на нем была форма генерала, и вместо иллюминатора «Наутилуса» в кабинете был аквариум, а так – Немо, он, сразу узнал я.
- Я подал рапорт, - снова повторил я, пытаясь начать разговор.