Управляющий подгонял своего уставшего коня, стремясь скорее попасть под прохладную тень надежных стен. Лермон не спешил. Он чувствовал, что сейчас ему будет необыкновенно тяжело проехать по подъемному мосту, пройти в замок, в материнские покои… Он ехал рысью, подставляя лицо ветру и солнечным лучам. Занятый своими мыслями, он не обратил внимания на стремительную черную тень, выехавшую из ворот и скрывшуюся на небольшой дороге, через лес выходящей на тракт, который в конечном итоге привел бы путешественника в Марсель. Всадник задержался на возвышенности, окинул взглядом долину перед замком и само поместье. Увидел Лермона. Только орел мог бы заметить, что в глазах, сверкавших из-под черной маски, в этот момент промелькнуло выражение странного сожаления и злобной грусти. Вороной унес незнакомца в лес, а Мишель даже не увидел его, полностью погруженный в себя.
Бросив поводья слуге, Лермон оцепенело замер у входа.
– Успели, господин герцог, успели! – Ле Пюи подскочил к спешившемуся Лермону.
Мишель перевел дыхание с чувством, похожим на облегчение. Бросив слуге шляпу и плащ, он влетел в замок.
– Ваша светлость, – окликнул его один из слуг, чем-то чрезвычайно взволнованный. Лермон лишь зло отмахнулся, и скрылся в крыле герцогини.
Слуга побежал навстречу управляющему, но Ле Пюи тоже отказался его слушать. Вздохнув, юноша ушел во двор. Видимо, у господина герцога есть дела значительно важнее, чем та новость, которую он хотел сообщить. Что ж, надо будет подойти к его светлости, когда он освободится…
В самих стенах, казалось, живет грусть; они мрачно следили за своим хозяином, недобро хмурясь. Анри-Мишель поежился – еще никогда это место не казалось ему таким неприветливым, в какой-то момент он даже обрадовался, что вскоре ему предстоит покинуть и Шато, и Версаль, и Париж, и Францию... Надолго – это точно. Но мысль о возможной смерти матери не давала вздохнуть, не давала отвлечься ни на минуту.
Короткий разговор с местным доктором не давал особых надежд. Мишель надеялся, но понимал, что, видимо, зря.
Мысленно моля Господа о милосердии, Лермон вошел в спальню Авроры. Золотые отблески заката освещали ее уставшее, изможденное борьбой со смертью лицо. Болезнь брала верх над герцогиней, не желая идти на уступки. Доктор не решился точно сказать, сколько осталось герцогине жить. А для герцога стало новостью, что его мать много лет мучили сердечные боли, что уже несколько раз доктор спасал ее от смерти. Бернар ле Пюи, в свою очередь, сказал, что пару дней назад пришло очередное письмо от Луизы, которое Аврора опять отправила назад. А потом слегла.
– Я знала, что дождусь тебя, Мишель, – не поворачивая головы, тихо произнесла герцогиня, – знала, что Господь не позволит мне умереть, не повидав хотя бы одного из трех.
– Мама, не говорите так, – взмолился герцог. Казалось, он еще не до конца понял, что происходит.
– Подойди ко мне, сын мой, – вздохнула она. – Мне трудно говорить. А сказать надо многое.
Глава одиннадцатая
Мишель осторожно приблизился. Некогда прекрасные черные глаза герцогини потускнели, вокруг них залегли темные круги. Лицо посерело. Хотя по-прежнему он находил мать очаровательно красивой – для любящего взгляда сына она в любом состоянии казалась бы первой красавицей.
Он сел на край кровати, взял ее похудевшую руку в свои и – замер. Густые каштановые волосы разметались по подушке, пронзительные глаза лихорадочно блестели. Тонкие пальцы Авроры подрагивали в его руке, выдавая сдерживаемую боль.
– Мишель, – еле слышно выдохнула она. Слово было скорее похоже на стон. Сын склонился над ней, ловя эти последние звуки.
– Я прошу тебя… Передай Луизе, что… я… прощаю ее, – шептала герцогиня, задыхаясь. Она приподнялась над подушками, вцепившись в герцога. – И…. найди брата. Поклянись мне!
Он вздрогнул. Глаза матери были почти безумны – она чувствовала, что ей осталось недолго. Его взгляд повлажнел.
– Я клянусь, матушка, что сделаю все возможное…