— Двести.
Жюльетт да Соланж медленно повернулась:
— Сто пятьдесят.
Мартен Кальер надул щеки и шумно выдохнул:
— Согласен. Но деньги прямо сейчас.
Маркиза подошла к столу и извлекла из складок юбки кошель.
— А я получу твою зеницу ока завтра утром. Нетронутую, — при последних словах она бросила на Мари предостерегающий взгляд. — Утром, в одиннадцать, ты приведешь ее сюда.
— Понял, госпожа маркиза, утром, в одиннадцать, — Мартен Кальер торопливо вскочил и поклонился, а потом спешно сгреб со стола монеты.
Мари, наблюдавшая за отцом, не знала, возмущаться его поведением или благодарить судьбу за то, что все обернулось лучшим образом.
Когда отец и дочь ушли, маркиза снова села. Ее передергивало при мысли о ночи в неудобной кровати, но она успокаивала себя, что это всего на одну ночь, а утром она уже будет на пути в Париж. И уж если не с тремя девушками, то по крайней мере с одной точно.
Едва Мари распахнула дверь родительского дома, ее окружили сестры:
— Ну? Скажи, Мари, ты правда едешь в Париж?
— Едешь?!
— Ты ведь не обманываешь? — наперебой тараторили девушки.
— Конечно же, она туда поедет, — сказала Элен, которая стояла в стороне и, скрестив руки, наблюдала за этой сценой. — Вы только гляньте, как горят ее глаза!
Мари была единственной, кто расслышал нотки горечи в голосе сестры. В апреле Элен исполнился двадцать один год, а после того как еще девочкой она обварилась кипятком, часть ее лица покрывала узловатая багровая корка. Для нее была закрыта дорога не только в Париж, но и к алтарю в родной деревне. Остаток жизни ей придется провести в качестве бесплатной рабочей силы в доме отца и матери и ухаживать за ними до самой их смерти. Или своей…
— Ты права, Элен. Я еду в Париж, — спокойно ответила Мари и, подняв голову, выдержала взгляд сестры. Она вдруг вспомнила о той боли, которую почувствовала, когда Антуан выпил воду. Необъяснимая потребность заставить кого-то ощутить нечто, подобное, вынудила ее сказать: — А ты, сестра, не хочешь, пожелать мне счастья?
Элен сжала губы и выбежала из комнаты. Остальные девушки не обратили на это внимания.
— В самом деле? Когда отъезд? За тобой приедут? В карете? У тебя будут новые платья? И настоящие башмаки?
Мари переключила внимание на Симону и Вероник.
— Утром мне надо будет прийти к дому Серранов. Маркиза возьмет меня к себе в карету. О платьях мне ничего не говорили и о башмаках тоже.
Обе девушки разочарованно замолчали, потом Симона сказала:
— Неважно! Ты ведь едешь в Париж, а это главное.
— Верно, — вмешалась Вероник. — Моя сестра едет в Париж! Вдруг ты станешь там горничной знатной дамы! А может быть, даже увидишь Версаль!
— Идите за стол, — в дверях показалась мать. — Иначе Антуан с Этьеном все съедят.
Все семейство уселось за большой кухонный стол, наполнив тарелки содержимым котла. Мартин Кальер нарезал толстыми ломтями хлеб и раздал каждому. Чтобы отметить такую удачу, он даже открыл бутылку вина.
Все были как никогда веселы. Только Мари, Элен и их мать хранили молчание. Элен ковырялась в своей тарелке и съела едва ли две ложки. Когда ужин завершился, она пробормотала, что хочет взглянуть на кур, и вышла.
Мари помогла двум другим сестрам убрать со стола и сходила к колодцу за водой, чтобы снова наполнить большой котел над очагом. Мать подошла к ней и обняла за плечи:
— Мне так не хочется, чтобы ты уезжала!
— Мама, что ты такое говоришь? — Мари обернулась и увидела в глазах матери слезы.
— Париж так далеко. Я уверена, там все другое. И люди…
— Люди везде одинаковы, мама, — беспечно возразила Мари. — А тебе придется кормить меньше ртов.
— Я боюсь за тебя. Ты же моя младшая дочь, последнее дитя. В старости я хотела бы, чтобы ты была рядом.
— Но с тобой ведь Элен.
— Элен не ты. За что бы она ни бралась, все делает нехотя. Твоя сестра постоянно ропщет на судьбу, ненавидит себя и всех остальных.
Девушка попыталась вызвать в своем сердце сочувствие, но безуспешно. Мари хотелось в Париж и ей было все равно, что это причинит матери боль. Клэр Кальер не могла понять ее стремления. Она никогда не покидала Тру-сюр-Лэнн. Здесь она родилась, выросла, вышла замуж за соседского парня и нарожала ему детей.
Жить так же Мари не могла, да и не хотела. Тем более сейчас, когда ей выпала такая невероятная удача. Девушка твердо решила, что никто не отнимет у нее шанс устроиться в жизни лучше.
— Мама, — повторила она тихо, — мне хочется в Париж. Папа с маркизой уже все решили. Завтра утром я еду с ней.
— Я боюсь за тебя, — снова повторила мать. Ее голос дрожал.
— Не надо. Со мной все будет хорошо. Я постараюсь воспользоваться этой возможностью. Если я и в самом деле найду хорошо оплачиваемое место, то позже заберу Симону и Вероник. Не исключено, что я смогу посылать вам деньги. Вот увидишь, все будет хорошо!
Девушка обняла мать и крепко прижала к себе, но когда отпустила, горестное выражение на лице старой женщины не исчезло. Несмотря на это, она улыбнулась сквозь слезы и сказала:
— Ах, Мари, если бы так и было!
— Не беспокойся, мама! Все будет в порядке. Поверь мне, — повторила Мари, пытаясь обуздать свое нетерпение. Ну почему ее мать не желает понять, какой шанс выпал дочери? Почему она убивается вместо того, чтобы порадоваться вместе с ней?
— Пойду, помогу Элен, — торопливо пробормотала девушка и отвернулась, чтобы больше не смотреть на залитое слезами лицо матери.
На улице она прислонилась к стене дома и, закрыв глаза, глубоко вздохнула. Солнце уже садилось, но от земли по-прежнему шел жар. Где-то в кустах стрекотали сверчки, а издалека доносился лай собак. Мари открыла глаза. Она вдруг осознала, что стоит на этом месте в последний раз.
Из дома вышла Симона. Помолчав какое-то время, она наконец сказала:
— Желаю тебе счастья, Мари. Добейся чего-нибудь.
— А почему она не взяла и тебя? Ты ведь тоже была с ней и той комнате?
Симона пожала плечами и прошла за дом. Мари последовала за сестрой и взяла ее за руку:
— Почему? Я уже радовалась, что мы поедем в Париж имеете.
Симона отдернула руку:
— У меня не имеется того, что нужно маркизе.
Мари, не веря своим ушам, смотрела на сестру:
— Но ведь тебе нет двадцати, ты красива и, к счастью, не такая огромная, как я.
— Не будь дурой, Мари! Что маркиза проверяла у тебя? — нетерпеливо спросила Симона.
— Ты хочешь сказать, что… — Она осеклась.
— Да, я кувыркалась на сеновале с Клеманом. И очень тебя прошу, никому не говори об зтом. Ты уедешь, а мне здесь жить, и если он на мне не женится… — Симона гневно топнула ногой: — Какой же я была дурой. Думать не хочется о том, что сама все испортила…
Мари молчала. Ей надо была осознать услышанное. Такого она никак не ожидала. Симона всегда казалась серьезной и задумчивой девушкой. Невозможно было поверить в то, что она способна водить шашни с кем-то из деревни.
Девушки отошли от дома и двинулись по дорожке, ведущей к амбару.
— Когда будешь в Париже, смотри, не соверши моей ошибки. Подумай, прежде чем лечь с кем-то в постель, иначе окажешься здесь быстрее, чем тебе хотелось бы.
Симона вскинула руку, указывая на ворота амбара, к которым прислонился какой-то человек.
— Боже, да это Леон! — вырвалось у Мари. — Что он здесь делает?
— Наверное, пришел с тобой попрощаться, — предположила Симона и повернулась, чтобы уйти. — Не забудь, сестричка, что я тебе сказала.
— Не оставляй меня одну! Я не хочу оказаться с ним наедине, — в панике прошептала Мари.
— Придется тебе через это пройти. В конце концов, ты достаточно долго водила его за нос.
— Что я делала?!
— Ты меня поняла.
С этими словами Симона пошла обратно к дому, в то время как Мари медленно приближалась к амбару.
Леон молча распахнул дверь, и Мари с щемящим сердцем проследовала внутрь. Амбар всегда был убежищем от любопытных глаз, но сегодня такое уединение было совершенно некстати. Мари решила сразу взять быка за рога, прежде чем он загонит ее в угол.