К крыльцу подкатили дрожки, и матушка уложила в них объемистый сверток провизии. Отец Петр пригласил меня в кабинет и указал на деньги, лежавшие на письменном столе:
— Здесь — тысяча. На расходы.
— Я выпишу расписку, а из епархии пришлю официальную квитанцию, — сказал я. — Деньги будем считать авансом в счет очередного взноса.
— А-а, — сказал он раздумывая. — Пусть будет так. — И он достал из сейфа еще пачку денег. — На первую тысячу пишите расписку, а вторая — вам…
Я присел к столу и написал расписку на две тысячи рублей. Он взял ее, прочел, выругался и разорвал бумагу на клочки.
— Бросьте, праведника играть, — сказал он. — Берите обе без расписки. Да имейте в виду, что не из боязни даю, а из расположения. Бояться надо старших, а они — все куплены.
Вечером я был в епархии. На следующее утро докладывал о командировке епископу. Он молча выслушал меня и несколько раз укоризненно покачал головой. Я так и не понял, меня ли он осуждал за проявленную инициативу или отца Петра за откровенность. Потом владыка сказал:
— Выпишите квитанцию на две тысячи рублей. Будем считать, что это доброхотный взнос отца Петра в патриархию. Я сообщу о прекраснодушном его поступке в Москву. Известите его, что отныне надлежит ему платить в епархию не 400, а 500 рублей в месяц.
Как говорится, и щуку бросили в реку!
26 мая
В селе случился пожар. Загорелся крайний дом, старенький, кривобокий. В нем жила с ребятишками веселая, работящая доярка Поля.
Муж у Полины отличный мастер-шорник. Живя в селе, он обслуживал десяток окрестных деревень и зарабатывал хорошо. Пользуясь добротой жены, стал понемногу попивать, а потом и вовсе избаловался. Погнался за длинным рублем, ушел в город. Последнее время работал в сапожной мастерской и пропивался дочиста.
Как ни тяжело переживала Поля разлуку с мужем, она не опустила рук. Была она энергичной работницей, заботливой матерью двух сыновей. Старшенький, Мишутка, ходил в первый класс, четырехлетнего Васю мать водила в детский садик.
На работу Полина обычно отправлялась в третьем часу ночи. На отдых шла, когда солнышко было высоко, — в девятом часу утра.
Летом день начинался рано. Мишутка успел отогнать корову, сходить в магазин за хлебом. Путь туда не близкий. Тем временем. Васек — он рос степенным, хозяйственным малым — задумал истопить печь. Сложив у печурки хворостины, — большие поленья ему не под силу, — он поджег под ними тряпочку, смоченную в керосине. Тряпка вспыхнула, и огонь весело побежал, перепрыгивая с ветки на ветку.
Васек не боялся огня. Когда же стало жарко возле костра, разложенного на полу, он отошел, потеряв интерес к костру, побрел в горницу, отделенную деревянной перегородкой от кухни. Вскоре дом наполнился густым и едким дымом. Васек забился под кровать. Зажав от страха уши, мальчик уткнулся носом в щелястый пол.
Мишутка первым выпустил дым на волю. Распахнув дверь, он создал стремительный приток воздуха, огонь заплясал как от радости.
Порога мальчик не переступил, а опрометью кинулся к соседке Феодосье Карповне. Нашел ее на собственном огороде: она увязывала пучки редиски для отправки на базар.
— Тетка Федоска, изба горит! — стал перед нею бледный, запыхавшийся мальчик.
Феодосья Карповна всплеснула руками и ринулась в свой дом. Выбежала с узлами и кинула их на тачку.
— Что стоишь? — заорала на Мишутку. — Беги по улице, зови кого-нибудь. Пропадешь тут с вами, ироды.
И стала вытаскивать из своего дома вещи.
Мишутка побежал на улицу. Привлеченные дымом, валившим из двери и окон, на пожар бежали люди. Вихрастый парнишка в тонкой сатиновой рубахе прыгнул на крыльцо и скрылся в дыму. За ним рванулась тяжело дышавшая от волнения Полина. Ее удержали чьи-то властные руки.
— Всем нельзя, мать. Федюнька сам управится. Он — дружинник, делу обучен.
Мишутка протолкался к матери. Та до боли стиснула его худые плечи и, утирая слезы, стала оглядываться.
— Сыночек! Ты — тут? А Вася где?
В окне плясали огненные языки: горела перегородка. Дружинники топорами рубили крышу, соседи из рук в руки передавали ведра, наполненные водой, заливали огонь.
Федюня не показывался долго. Перемахнув через огненный забор, он упал ничком на пол и, припадая ртом к щелям, дышал пахнущим гнилью воздухом и обшаривал комнату.
Васятку нашел под кроватью. Сорвав с постели одеяло, завернул мальчишку и рванулся к выходу. Вторая встреча с пламенем досталась ему дорого: загорелись волосы, одежда, все тело свела нестерпимая боль. Прижимая к груди живой сверток, пряча в него лицо, Федя вышел, пошатываясь, в сени. Его подхватили бережные руки.