— Послушай-ко начало: «Это пишет тебе Степан Минеич, потому что непонятно, отчего ты уехала. Смешно и нелепо. Во первых строках сообщаю, что Федор твой о тебе извелся, а по чужим бабам он не ходит. Все о тебе ревет и ревет. Как это мне, Лида, понять: мужик, а ревет? Поясни. А такого Федора не достать. Ох, не достать… У земли вырос, проверен».
— Ну что еще? Ага, вот… Пригласим твою супругу обратно. К морю улетела цапля…
И Федор вдруг вспомнил недавнее: как служил в армии, как встретил там, на юге, Лиду, как они купались в море, а вдали плыли белые пароходы с веселой музыкой и летали над ними белые чайки.
— Еще я, Федя, написал, чтоб она приезжала без разговоров, и о том, что уважаю тебя, как сына.
Федор сидел на табуретке, глаза у него щипало, и чтобы скрыть это, перебирал руками письмо учительницы и молчал. Окна стали синими. Замычали на улице коровы, захлопал кнут, запело на столбе радио и смолкло. В избу вошли неясные, тихие запахи полыни, парного молока, сухих полевых трав.
До почты, где в этот час дежурила одна телефонистка Тоня, дочь колхозного агронома, он дошел, не замечая встречных людей. Штемпелюя его письма, Тоня вгляделась в адреса и ужаснулась:
— Что-то, Федя, твоей жене за последнюю неделю много пишут.
Федор похолодел:
— Кто пишет?
— Председателева жинка писала, потом парторг… Даже одно коллективное было — девчонки с фермы писали.
Федор вышел не прощаясь. Стоял поздний вечер, но еще не ночь. Далеко-далеко поднимались сполохи — жгли костры охотники на лугах. Пролетела над головой ночная птица, и крылья ее прошумели таинственно, и остался от нее неясный звук. Теплыми дождями, хлебным зерном, последними летними цветами, погибающей полынью пахла земля и дышала под ногами, живая, сторожила шаги.
Федор шел и оглядывался вокруг, будто впервые видя перед собой родную деревню. Все это: и людская любовь к нему, и запахи земли и леса, и тихое лошадиное ржанье, и дальние сполохи, и высокие звезды, и горячие удары сердца, и родные, навсегда вобранные в себя голоса Лиды и Васьки — слилось в нем в одно радостное волнение, которое рвалось на волю, сжимало горло.
В эту ночь Федор написал свое письмо. Оно вышло длинное, путаное, счастливое, потому что все в нем было о любви.
В КОМАНДИРОВКЕ
Они спорили долго, и ей надоело спорить. Оба были молодые, нравились друг другу и встретились совсем случайно. Теперь бы радоваться встрече, вспомнить недалекое детство, а они пускали друг в друга тяжелые слова — о счастье спорили. Как, мол, распознать счастье в густой путанице дней и какой смысл должны вкладывать люди в это слово. Коля Черкутин, серьезный, большеглазый парень, утверждал, что есть счастье на один день и на всю жизнь. В газете Коля работал и спорить умел хорошо. Глаза его пылали и щеки тоже. Голос Колин звучал то ласково, то сердито. Говорил Коля, что вот написал он, к примеру, очерк. Родился очерк глубоким, сильным — в тот день Коля счастлив, своим очерком счастлив. Но есть счастье на всю жизнь: это главная цель на земле. Когда завоевываешь ее, то страдаешь, борешься с собой, и этим счастлив.
Так говорил Коля. Нина Панкратова, врачиха из Падеринки, сказочно красивая, с высокой прической и в белой кофте, слушала его улыбаясь. Коля ей нравился и был дорог сейчас, когда горячился и похорошел оттого, — и в глазах его стояло сияние чистоты и силы. «Милый какой мальчишка», — думала Нина и кусала губы. Но вот она прислушалась к его словам — очарование спало. Наигранным проглянул Коля. Видно, спорил он только ради нее, чтоб умницей показаться. «Осажу-ка», — подумала.
— Счастье, Коля, у каждого свое. У тебя — свое, у меня — другое вовсе. Не подгоняют же жизнь под какую-то цель. Живем мы ради того, чтоб людям полезными быть. И в этом долг наш, Коленька, вот…
Она назвала его Коленька, вроде покровительственно вышло: смутилась. Но он не заметил, может, обидеться не захотел.
В Падеринке Коля жил третий день. Из-за метели застрял. Не выехать в редакцию — занесло дороги. Страшно сейчас в степи. А Коле хорошо. Он встретил здесь свою школьную подругу и сидит у нее все время в гостях, никуда не выходит. В степи ветер воет на все голоса, и в Падеринке от этого тоскливо. Но Коля давно не смотрит, что делается за окном. Ночует он в сельсовете, ранним утром приходит к Нине. Сидит напротив и уж забыл давно, что в редакции его потеряли. Только одно его точит — вдруг метель кончится, дорогу накатают и нужно будет с Падеринкой расставаться и с Ниной тоже.