Тюрин Александр
Подъем Атлантиды, война 'грязных' ног и завоевание холода
Александр Тюрин
Подъем Атлантиды, война "грязных" ног и завоевание холода
(заметки об "истории" двадцать первого века)
0. Прелюдия
На предложение цыганки: "Позолоти ручку, дорогой, и я тебе погадаю" редко кто отвечает радостным согласием. Есть, есть в нас подсознательный страх перед прогностикой, такой же как перед черными кошками, червяками и мышами. Сидит в нашем подсознании некий сторож, который словно бьет гадателей по рукам и приговаривает: "Не лезь в мое будущее, не напортачь там. " Во времена более суровые, чем наши, прогностам улыбалась инквизиция и аутодафэ. Вот и знаменитый принцип Гейзенберга примерно о том же: "Наблюдение за объектом микромира меняет его поведение. " А наше будущее, как мне кажется, еще более тонкий объект, чем атом или протон.
Но есть один выход из положения. Можно представить себя не прогностом, смотрящим в будущее "а ля цыганка", а историком скажем двадцать второго века, для которого век двадцать первый - это уже потертое прошлое, перевернутая страница, не вызывающая особых эмоций.
(Не раз уж замечал, что страшная резня в каком-нибудь занюханном столетии или даже в недавнем прошлом у наших историков пробуждает не ужас, а разве что законное академическое воодушевление своей "грандиозностью" и "прогрессивностью". )
И вот в 22 веке сядет такой, с позволения сказать, историк на облако из сверхлегкого поролона, наполненного сверхдешевым гелием, засунет в разъемы на своем черепе мыслепроводы, идущие от инфосокровищниц, и начнет размышлять. Примерно следующим образом:
1. Чем двадцать первый век был похож на двадцатый
Век двадцать первый был похож на двадцатый век примерно так, как похож "Мерседес" на "Запорожец". Больше лошадиных сил, легированной стали, процессоров, пластика, но принцип тот же движок внутреннего сгорания и четыре колеса.
Ведь по сути не закончены были процессы, стартовавшие еще в восемнадцатом столетии - индустриализация, урбанизация (отрыва человека от естественной среды обитания) и самое главное - глобализация хозяйства и политики. Как ни смешно, но стартовало все это в Англии, ныне превратившейся в сплошной аттракцион, где каждый может за небольшую плату стать лордом или купить принцессу-роботессу в натуральную величину.
Двадцать первый век, как и двадцатый, был характерен не увеличением абсолютной бедности, а взлетом амбиций, ожиданий, потребностей, снижением порога терпимости. Особенно это касалось миллиардов людей, живущих в слаборазвитых странах. Каждый, от эскимоса до последнего пигмея, видел мыльные оперы о шикарной жизни с грандиозных экранов, напыленных на айсберги или спроецированных на сгущеные облака.
В двадцать первом веке, как и в двадцатом, продолжался распад морали - морали как способа группового или национального выживания. Это сопровождалось гибелью национальных культур, обычаев и традиций. Не "чти отца своего", а вкати ему дозу ЛСД, чтобы вырезать ему почки, продать их за сорок тысяч долларов и поступить в Гарвардский университет.
В каком-то смысле мировая ситуация начала двадцать первого века стала повторением на новом витке европейской коллизии начала двадцатого века - обе привели, как известно, к цепочке войн и революций. И оба этих витка со столетним шагом относятся к одной спирали развития, называемой "построение общества массового потребления".
Схожих черт у обоих витков было предостаточно. В начале двадцать первого века, как и в начале двадцатого, снова произошло массовое вторжение новых технологий, которые высвобождали лишнюю рабочую силу из устаревшей промышленности, ремесел и сельского хозяйства. Не стоит забывать, что для многих слаборазвитых стран практически все технологии являлись новыми, что унитаз, что клонирование белых слонов.
Роль озлобленных европейских пролетариев начала двадцатого века сыграла в двадцать первом веке неквалифицированная рабочая сила, потерявшая работу на земле и ремесленных мастерских в слаборазвитой "южной" части мира. Пакистанский или иранский юноша, девятый или десятый ребенок в семье, доведенный до иступления какой-нибудь "барби" из наручной компьютерной порноигрушки, еше меньше был настроен мириться с ситуацией, чем русский крестьянский сын, пришедший сто лет назад из деревни на Путиловский завод.
Не стоит забывать, что в отсталых странах избыточной рабочей силы из-за демографического взрыва наплодилось еще больше, чем сто лет назад.
Роль всесильного учения о "равенстве-братстве" в двадцать первом веке сыграл исламизм, пересекающийся со старым марксизмом-ленинизмом в части апокалиптической борьбы с "неверными" и "нечистыми".
Вожди в кепках, чалмах и папахах, с усами и без оных, тыкали пальцами в глянцевый сисястый западный мир и кричали голодным нищим онанистам: "Возжелай и возьми у неверных их дома, женщин, бифштексы и мерседесы. Аллах отдает тебе это. "
Роль нацистского расового учения в двадцать первом веке сыграл паневропейский правый радикализм, выступающий под знаменами сохранения цивилизации от "шоколадных" орд, ломящихся с недоразвитого Юга.
В военных столкновениях вновь выявилось несоответствие старой военной доктрины и новых военных технологий (в том числе информационных). Если англо-бурская война 1901 года была провозвестником первой мировой войны, то русско-чеченская 1995-96 гг. и американо-иракская 1991 г. войны знаменовали характер третьей мировой, именуемой также войной "грязных ног".
Двадцать первый век характеризовался невиданной доселе глобализацией - в распространении знаний, товаров, суеверий, болезней и, кстати, спермы, то есть генетических признаков и дефектов. И какой-нибудь потомственный вампир из гаитянской деревни передавал свои гены и "навыки" банкиру с Манхэттэна. Впрочем это лишь продолжало тенденции двадцатого века.