Женщины вообще многое поведали измученному мальчику. Что украли Руфина потому, что его отец так резко отказал Байирру и тот затаил обиду на несговорчивого старика. Что детей у Байирра нет, потому, что он мальчиков предпочитает жёнам.
Женщины научили его немного утаить масла и подготовиться к приходу господина. Раскрыли мальчику некоторые секреты, как сделать соитие менее болезненным. Руфин заливался стыдом от таких разговоров.
Еще было счастьем то, что жёны не приняли мальчика, как соперника. Как подругу приняли. Или младшего братишку. Не расспрашивали. Помогали. Выхаживали.
- Ничего, притерпится, - утешала старшая.
- Боги милостивы, - вздыхала средняя.
- Они не оставят тебя, - поддакивала младшая.
По утрам они помогали дойти до бассейна с тёплой водой и осторожно обмывали израненное тело. Мазали мазями исполосованные кнутом спину и бёдра. Старшая, Асия, очень ловко умела вправлять вывихнутые пальчики. Средняя таскала с женской половины в широких рукавах конфеты и фрукты для Руфина. Младшая, Эйя, осторожно меняла повязки. И говорили-говорили-говорили… рассказывали обо всём на свете.
Далеко заполночь они помогали дойти до его коморки, укладывали, укрывали. Эйя приносила с кухни запотевший кувшин с холодным соком, сладкие египетские фиги.
- Это правда, что ты пел раньше?
- Правда, - шевелились разбитые губы.
Как-то раз Эйя принесла лютню, потихоньку стащив у святоши ключ от кладовой.
- Спой нам. – Попросили Руфина женщины.
- Я не могу. – Из синих глаз покатились слёзы.
- Почему, милый? – Асия помогла опереться на подушки. Напоила холодным соком.
- У меня голос иссяк… вдали от дома…
- Теперь, - вздыхают женщины, - твой дом тут навсегда.
Гасли светильники. В окна заглядывало ночное небо со звёздами. Малая толика его. Женщины эти выросли под этими звёздами. Им не понять дикой тоски Руфина…
***
Уже и лето на исходе. Побелевшее, выгоревшее под беспощадным солнцем небо снова прозрачно заголубело. Рассветный ветер приносил в открытые окна терпкие запахи степи. Осенью степь тоже красива. Не как весной, но всё же…
Об отце не было никаких известий. Тревога за старика не оставляла ни на один день. Как справился он с несчастьем? Знает ли он где сын? Знает ли, что творит безжалостный Байирр с его сыном? Как несёт эту стыдную ношу?
Прильнуть бы израненным сердцем к целительной душе отца. Передать бы привет. Получить бы в ответ благословение…
Вернулся из далёкого посольства младший брат хозяина. Жёны научили его подойти к младшему хозяину. Он добрее старшего брата. Он не откажет в просьбе. Может быть.
- Любезный младший братец… Простите ничтожного… - Руфин опустил глаза долу, как учил его святоша. – Пусть разрешат мне взять коня и навестить батюшку. Он слаб и стар. И теперь уж верно совсем расстроился здоровьем. Простите, ничтожного, что досаждаю. - Он не выдержал и опустился на колени: - Умоляю…
Сильные пальцы тронули его за подбородок. Руфин вскинул глаза. И встретил сострадательный взгляд Кебета. Больше ни у кого в волчьем роду не было такого взгляда. Но он был младшим братом хозяина. И ему это прощалось. Маменькина гордость и любимец.
Он учился у известнейших богословов. И решил посвятить себя Богам. Слишком ранила действительность нежную душу. В детстве часто блестели слёзы в пушистых ресницах. Прекрасных пушистых ресницах, как у отца в молодости.
У Байирра такие же, но как же страшно глядеть в тёмные волчьи прищуренные глаза! Какие одинаковые ресницы у братьев. И какие разные Боги у них же!
Кебет ласково провёл пальцем по свежему шраму на верхней губе Руфина:
- Какие у тебя глаза! Словно небо весной!
И пошёл дальше. Руфин разочарованно сгорбился. Никто не поможет…
Кебет обернулся:
- Я дозволяю тебе навестить отца. Святое дело – беспокоиться о стариках. Вот только коня тебе не дадут – наложники должны ездить в паланкинах. На коня может сесть только свободный человек.
- Я свободен… - шепчут сухие губы.
Кебет услышал, сухо рассмеялся:
- Глупенький. Не вздумай сказать этого при моём старшем брате или его духовнике. – Он с любопытством заглянул в синие глаза юноши. – Ты и в правду очень красив. Даже моему брату не удалось за столько времени растоптать столь красивый цветок…
Но через час он склонит перед мальчиком голову в белоснежном тюрбане*:
- Прости.
Но Руфин уже и сам всё знает. Святоше взбрело в голову, что семья покровителя давно не выезжала в Верхние Храмы на богомолье.
- Прости.
Горло сдавило, в глазах померк свет, побелевшие губы шевельнулись:
- Что вы… Спасибо, что выслушали… - Боль стала оглушающей. – Помолитесь, если можно, за моего отца…
- Помолюсь. – В кротких глазах метнулась тоска. - Непременно.
Упавшего в обморок мальчика Кебет сам отнёс на руках в свою спальню. Отодвинул плечом сунувшегося было святошу. Пусть отдохнёт маленький мученик. С братом он сам объясниться.
***
На богомолье собрались лишь весной. Несколько дней перед этим была оживлённая суета. В будничную жизнь богатого дома, замкнутую и бедную событиями, вошло лихорадочное оживление. На кухне было не протолкнуться – там пекли, жарили, варили. На женской половине повсюду были разбросаны лоскутки и целые отрезы бархата и парчи, нежнейшего шёлка и толстой шерсти. К хозяину приходили ювелиры и ростовщики. Лишь Руфин был заперт в крохотной комнатушке на хозяйской половине.
Появилась в доме и старшая сестра Байирра Таша. Став в свои неполные двадцать пять вдовой, она поистине была гадюкой по крови. Если жён брата она просто презирала, то Руфина – люто возненавидела, лишь мельком увидев его однажды.
А, застукав как-то Асию в комнатке у наложника, подняла крик на весь дом.
- Кормить замарашку с фамильного серебра! Нищего уродца обряжать в бархат!
Рука у Таши была тяжёлой. Пальцы, унизанные перстнями, оставляли на худых щёках юноши синяки и ссадины. Асия кинулась за Кебетом.
Кебет еле утихомирил разъярившуюся женщину. С трудом ему удалось увести её. А потом он вернулся и бережно взял на руки плачущего взахлёб юношу.
- Чтоб тебе пусто было! – Прошипел яростно всегда кроткий Кебет, вытирая слёзы с исхлёстанных щёк наложника.
- Нет-нет! – Ужаснулся Руфин.
Как можно желать другому того, чего и врагу-то не пожелаешь?
Кебет часто пропадал из дома – всё же служба при дворе шада требовала много времени. Отнимала силы. Но как бы он не уставал, у него всегда находилось ласковое слово для певуна.
Руфин молча сносил издевательства Таши и побои Байирра, бесконечную нудятину святоши. Больше, меньше – какая уже теперь разница?
Иногда он плакал в подушку:
- За что меня – так?!
- А разве ты не догадываешься? – Спросила Асия. – Твоя красота им нож острый.
- Посмотри, как перекашивает змеюку при твоём появлении. – Эйя передразнила Ташу, скривив совсем уж несимпатичную физию. – Уж она и цацками обвешана и в шёлка завёрнута… да только где ж ей переспорить синеву твоих глаз, Руфин.
Эстер, средняя жена Байирра, скривившись, прошествовала мимо них, пародируя то, что сама Таша считала царственной походкой. Счастливица, она во всём умела видеть смешное. И сама насмеётся и других насмешит.
В последний день, перед самым отъездом, в комнатку Руфина вошла Таша. И швырнула в лицо мальчика ком одежды. Женской.
Руфин побелел:
- Я не одену.
Волчьим, байирровым взглядом впилась в него молодая вдова. Вихрем вылетела из комнатки. А потом вернулась. Не одна.
Байирр совсем обезумел от злобы. Сбил с ног наложника, посмевшего дерзить его сестре, пытавшегося закрыть руками лицо. Истоптал, иссёк кнутом вздумавшего перечить невольника. Сломал ребра, перебил руку, разбил о мраморный пол голову.