Во время выступления профессора Бенедикта Райтхофера, представлявшего психиатрическую и психологическую экспертизу, я снова отвлекся от происходящего в зале. Вспомнил Алекс и наши вылазки в горы. Мы оба сбились с дороги. Она остановилась где-то на полпути и собственноручно положила конец своим блужданиям. Я же ползал теперь по дну пропасти, в которую свалился. Сейчас, когда туман над моей головой рассеялся, я увидел, в какую ловушку угодил. Дух мой сломлен, и руки связаны, однако я пока жив. Еще несколько дней — и я останусь здесь навсегда, без всякой надежды когда-либо выбраться. Мне хотелось попросить у нее прощения, почувствовать ее руку в моей. Мне было стыдно, что я оставил ее. Но для двоих моя камера слишком тесна.
Райтхофер придал еще больше достоинства своему и без того солидному голосу и заговорил громче. Очевидно, он перешел к самой важной части своего выступления. Я узнал, что «в общем и целом» показатели моего интеллекта выше среднего. Я полностью владею своими умственными способностями. С психиатрической точки зрения я практически здоров и «не обнаруживаю никаких психических патологий, но лишь незначительное перевозбуждение». Он хвалил меня за «совершенно нормальный уровень потенциала конфликтности, в подобных случаях практически не встречающийся».
В моей биографии он не нашел «никаких признаков расстройства личности, а также намеков на параноидальные, шизофренические, шизоидные или маниакальные расстройства». На момент убийства мой мозг не проявлял «характерных признаков деградации, вызванных длительным употреблением тяжелых наркотических веществ или алкоголя», наблюдался разве что «синдром депрессивного состояния». Мое дружелюбие по отношению к окружающим можно рассматривать как «обратную сторону тяжелой формы меланхолии, питающейся…» Тут он вернулся к «двум формам агрессии, направленным вовнутрь и вовне», все объясняющим и ничего не значащим.
Комментируя убийство на почве ревности, он объявил, что «в основе этого поступка все же прощупываются сложные объяснительные модели из области судебной психиатрии, хотя мы и не можем утверждать с полной уверенностью, что именно заставило человека с таким интеллектом и характером его совершить».
Более жалкое объяснение трудно вообразить. Однако зал отблагодарил профессора овациями, и он ответил на них многочисленными поклонами. На некоторое время он стал здесь фигурой номер один.
Мне разрешили не покидать скамью подсудимых во время перерыва. Я хотел бы именно здесь дождаться приговора, хотя понимал, что такое невозможно. Впереди была целая ночь. Уставившись на ботинки, я считал дырки для шнурков. На моих их оказалось четырнадцать, а у моих охранников — только по двенадцать. Хотя не исключено, что я обсчитался. Потом, запустив два пальца в карман пиджака, я скомкал нераспечатанное письмо с припиской «Ян, нам известно все» на конверте.
Никто не мог этого знать. Я снова пересчитал дырки для шнурков. На моих ботинках их оказалось четырнадцать, а у моих охранников — только по двенадцать. Я оказался прав. Однако для полной уверенности не мешало проверить еще раз. А потом еще. Только после этого я успокоился. Я не ошибся. Никто не мог этого знать.
Как я себя чувствую? Это голос судьи. Все заняли свои места и теперь смотрели в мою сторону. Может, они о чем-нибудь спрашивали меня, а я не слышал.
— Прошу прощения, со мной все в порядке, — ответил я, не поднимая головы.
На свидетельской трибуне появился седой человек в белом пиджаке. Я его не знал и не хотел знать. Он чужой на процессе, ему здесь нечего делать. Кто пустил его сюда?
— Итак, вы доктор Сабо и имеете собственную практику, — обратилась к нему Штелльмайер.
Мужчина кивнул.
— И вы освобождены от врачебной тайны?
— Да.
— Вы знали Рольфа Лентца?
— Да.
— Насколько хорошо?
— Очень хорошо, — ответил Сабо, и в голосе его прозвучала боль. — Очень-очень хорошо.
Вероятно, доктор плохо себя чувствовал, а может, действительно любил своего пациента. Потом он повернулся в мою сторону. На меня смотрел человек без лица. Такие герои действуют в фильмах ужасов, постоянно разевая рот, чтобы продемонстрировать зрителям вампирские клыки, и сверкая красными глазами.
— Долгое время Лентц был моим пациентом, — начал доктор. — Он заразился восемь лет назад. Мы смогли бы отодвинуть роковой исход болезни на достаточно длительный срок, но Рольф не щадил себя. Прошлым летом он подхватил пневмонию, от которой так и не оправился. С тех пор летальный исход стал вопросом времени.